Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека - [168]

— В чем дело?

— Это я виноват?

Кронис как-то очень по-мальчишески пригладил свой затылок, словно ветер растрепал ему прическу. Взгляд его не выражал ни озабоченности, ни оживления, а только — как тогда в телестудии, когда заговорил с ним впервые, — интерес.

— В каком смысле?

— Я ушел из комнаты последним. Возможно, уже тогда что-то было не так. Я не проверил.

— Не знаю, — ответил Кронис, — это ты должен решить сам.

— Сам ничего не могу придумать.

— Возможно, все зависит от той категории требовательности, с которой к себе подходишь. Когда Бернард сделал пересадку сердца Вещанскому и тот скончался восемнадцать дней спустя, думаю, Бернард чувствовал себя виновным. И потому провел энное число таких же операций.

— Как мне следует поступить?

— Это ты сам должен решить.

Выйдя из комнаты Крониса, взглянул на часы. До обеденного перерыва оставалось пять минут.

…Прошлым летом на праздник Лиго компанией отправились под Лигатне, на хутор «Калнены», по ту сторону Гауи. У полыхавшего костра за Зелмой стал приударять наездник конного завода Монвид. Зелма объявила, что ей хотелось бы научиться скакать верхом через препятствия. Монвид привел трех лошадей. Мне с лошадьми не удалось установить контакт. Более приемлемым для них оказался Янис. Они уехали втроем и долго не возвращались. Я заскучал. Решил податься домой. Ночью паром не работал, ничего другого не оставалось, как переплыть Гаую. В одежде, разумеется. На ногах кеды, на руках часы. Плыл я отчаянно. Наглотался воды. Руки отяжелели, будто их цементным раствором залили. От нехватки кислорода разрывало легкие, тело — сплошная болячка. Намокшая одежда тянула ко дну. Течение волокло, давило, толкало, сносило. Силы были на исходе. Уже не плыл, а просто барахтался. Понял, что добраться до берега мало надежды. Повернуть обратно? Звать на помощь? Расписаться в своей слабости? Никак не мог себя заставить принять решение и, как ненормальный, продолжал молотить воду. Пульс приближался к критической точке…

…В комнате был один Линард. Это в порядке вещей. Но у меня холодок прошел по спине. Безо всякой на то надобности опять взглянул на часы.

— Эйдис и Элдар уже ушли? Впрочем, до перерыва всего две минуты.

— По моим часам две с половиной. Запираем и пошли. Только проверь этот чертов шланг.

Не спеша направляясь к двери, я вибрировал, словно трезвонящий будильник.

…Течение сносило меня. Силы на исходе. Очередной раз хлебнув воды, перевернулся на спину. Река стала вязкой и скользкой. Вода плескалась уже надо мной. В ушах стоял звон. Почему-то казалось, больше не смогу выдохнуть. Не вдохнуть, а именно выдохнуть. Скопившийся воздух душил меня…

…В коридоре столкнулся с профессором Кронисом. Извинился и отступил, пропуская его, но он дал понять, чтобы я шел первым. Послушаться? Заупрямиться? Счастливый и вместе с тем несчастный, как в приятном сне, приправленном кошмарами, я позволил руке Линарда вывести себя из оцепенения.

«Комната Рудите», известная также и как «Дамский рай», была не больше других наших комнат. Только инвентаря там поменьше. То, что меня будут поздравлять, это я, конечно, знал. Как знал и то, что соберутся все наши. Осторожно пробираясь, следя за тем, чтобы ненароком не наступить кому-нибудь на ногу, бочком протискиваясь между платьями с вырезами, пиджачными лацканами и белыми халатами, я понял, что явились все. Включая кандидата медицинских наук старика Парупа (ему сорок восемь лет), который обычно вел себя так, будто вместо меня в лаборатории работала бесплотная тень. И язвительная Дударе, обращавшаяся ко мне не иначе как «студент Заринь», была здесь. Даже аспирантка Мешонока сидела, забившись в уголок за шкафом, хотя в эти часы ей вообще не полагалось быть в институте.

В подсвечнике горели свечи. По сигналу Миллии Айгар включил свой уникальный неприкасаемый магнитофон. Фантастика! Айгар поддался уговорам Миллии (конечно же она все устроила) с единственной японской кассеты стереть музыку из кинофантазии Мийо «Путешествие с быком», а вместо нее записать бравурный марш из оперы «Аида». Велта поднесла мне розы. Похоже, она собиралась меня поцеловать, но застеснялась, и мы просто стукнулись носами. Общий подарок вручил Эйдис. Фундаментальный труд по нашей специальности — настоящая библиографическая редкость.

— Тут сделана надпись такого содержания, — в своей обычной манере бурчал Эйдис, — «Этой книгой пользуйся, покуда из печати не выйдет твоя собственная — лучше, короче, полнее». Скреплено двадцатью семью подписями. Обладательница двадцать восьмой в настоящее время находится в родильном доме, распишется позже.

…Это конец, подумал я. Возмездие за промедление. За то, что так долго откладывал решение. А нужно было себя заставить. Пока еще была возможность. Теперь уже поздно.

Но в тот момент, когда до моего сознания дошло, что силы на исходе, в последний раз я всплыл на поверхность и в зыбкой темноте увидел: на расстоянии вытянутой руки плывет бревно… Спасен!

…— Я сам себя нередко спрашиваю, каким должен быть коллектив, — говорил Кронис. — Должны ли все быть друзьями? Должно ли быть во всем единодушие? Должно ли согласие быть стопроцентным? Без разномыслия? Без противоречий? Мы трудовой коллектив. Наша ценность — в совместной трудоспособности. В способности выдвигать новые идеи. В определенном смысле — и в трудоупорстве. Не знаю, согласитесь ли вы со мной…