Ее способность улавливать малейшее движение или звук поражала его.
— Могу я спросить, как вы потеряли зрение?
— У меня обнаружилась дистрофия сетчатки.
— Мне жаль.
— А мне — нет.
— Правда?
— Ну, это не совсем правда. Я бы хотела увидеть свои работы, лица своих друзей, Мэрайю в зале судебного заседания и дочь твоего отца. Но я не могу! Я вижу все совсем по-другому, и теперь я пришла к выводу, что иногда это совсем не плохо. Я верю, что, когда я потеряла зрение, это был бесценный дар для меня. — Тара замолчала, улыбнувшись. — Ты шокирован такими словами, не так ли?
Зайяд взял со стола печенье.
— Я заинтригован.
— Хороший ответ. — Она тоже взяла печенье. — Я потеряла зрение не сразу, темнота наступала понемногу, день за днем. До этого я жила жизнью, наполненной суждениями и оценками, и думаю, что все так и живут. То, что мы видим снаружи, во внешнем мире, это, конечно, не то, что мы видим изнутри. Мы редко задумываемся над этим, но когда ты теряешь способность видеть что-то снаружи, ты вынужден иметь дело лишь со своим сердцем, своими чувствами, с настоящими человеческими качествами.
Тара вздохнула и улыбнулась.
— Все суждения и оценки покинули меня, а вместо них остались вопросы. Больше не было гнева или цинизма, или этих вопросов «а почему я», остались лишь любопытство и сострадание.
Она взглянула на Зайяда, ее глаза были синими, добрыми, но все же в них читалась грусть.
— Я сказала, что ни о чем не сожалею, это правда, но должна признать, что в моем сердце навсегда осталась пустота и тоска по тому времени, которое так быстро закончилось.
Внезапно печенье встало у Зайяда поперек горла.
— Те три дня с моим отцом?
— Да. — Тара откинулась в кресле. — Он был удивительным человеком. Не важно, поступили мы аморально или нет, но это были три самых лучших дня в моей жизни. Конечно, до появления на свет Джейн.
— Вы любили его?
— Да, очень.
У Зайяда все сжалось в груди. Зачем он ее об этом спросил? Ведь его любовь не волновала. Он беспокоился о Джейн и ее будущем. Он хотел узнать, кем была эта женщина. И, возможно, лучше понять своего отца.
Тара откусила кусочек печенья и вытянула ноги.
— Я думаю, что ты вряд ли хотел бы услышать то, что я тебе сейчас скажу, но это часть всей истории. Я думала, что твой отец очень заботился обо мне. Когда он уезжал, он сказал, что любит меня, но мы оба понимали, что принадлежим к разным мирам. И, конечно, у него была семья.
— Да, — сказал Зайяд с некоторым напряжением в голосе.
— И я никогда не забывала об этом, но просто не могла поверить, что все, что было между нами, было ложью. Что он больше не беспокоится обо мне. Меня убивало то, что он даже не волнуется о новой жизни, зародившейся во мне.
Хотя Зайяд и пришел сюда не для того, чтобы облегчить страдания любовнице своего отца, он понимал, что должен что-то сказать.
— Я уверен, что отец заботился бы о Джейн, если бы знал о ее существовании.
— Если бы знал? — Впервые с момента их первой встречи Тара выглядела настолько взволнованной. — Конечно, он знал, он просто не хотел…
— Мой отец не знал о вашей беременности, Тара.
Она удивленно смотрела на него.
— Он ничего не знал.
— Нет, это просто невозможно. — Тара покачала головой. — Но его помощник сказал, что…
— Этот человек не сообщил моему отцу о ваших звонках и о рождении Джейн. Он думал, что таким образом защищает моего отца и королевскую семью от…
— Не говори этого. — Она подняла руки, словно защищаясь ими от всего негатива, который мог обрушиться ее. — Ты действительно говоришь мне правду? Он никогда не знал о том, что у него есть дочь?
— Нет, он не знал.
— Значит, он не лгал мне. — Это был не вопрос. Надежда осветила ее лицо. Тара помолчала, восстанавливая дыхание. Потом неожиданно она с грустью посмотрела на Зайяда: — Почему ты приехал в Америку, Зайяд? Зачем ты разыскиваешь Джейн? Чтобы рассказать ей о наследстве или посмотреть, достойна ли она того, чтобы принять это?
— И то, и другое.
Тара кивнула, сжав губы.
— Ты не причинишь вреда моему ребенку.
— Я и не думал об этом.
— Она ничего не знает. Я никогда не хотела нагружать ее историями об отце.
— Она должна знать.
Тара помедлила с ответом, потом покачала головой:
— Да, я думаю, ты прав.
— Я хочу поговорить с ней, когда она вернется из Лос-Анджелеса.
— Нет, я сама поговорю с ней, когда она приедет ко мне на следующей неделе. Как бы мне ни было больно, мы все должны знать правду о себе.
Зайяд кивнул, полностью соглашаясь с ней. Правда может оказаться горькой пилюлей, но от нее никуда не денешься, ее придется проглотить.
— А что по поводу моей второй дочери? — спросила Тара.
Зайяд удивленно поднял брови:
— Мэрайи?
Тара грустно улыбнулась:
— Ты нравишься ей все больше и больше. Она уже давно так ни на кого не смотрела. Если честно, то это сильно пугает меня.
— Ей не нужно бояться меня.
— Ты ведь вернешься в Эманд, не так ли? Назад к своей жизни, к своей стране?
— Да.
— И ты собираешься оставить ее здесь одну с разбитым сердцем. Я уже прошла через это, Зайяд. Влюбленная и одинокая. Это совсем не то, чего бы я хотела для Мэрайи.
— Мэрайя не испытывает таких чувств ко мне.
— Может быть, пока нет, но это случится очень скоро. Я вижу это.
