Мужчина без слабостей - [22]

Поэтому Кэсси взяла валик от изголовья кровати и подложила его Вэну под бочок, а из подушек соорудила вокруг ребенка барьер. Он еще не ползал, так что все будет в порядке.

Ее купальный халат был здесь же, в комоде. Она вытащила его и вернулась к кровати. Вэн уже спал среди подушек с игрушкой на груди. Переодеваясь рядом с кроватью, она изредка взглядывала на него.

Вместо привычных бикини Кэссиди на этот раз надела элегантные трусики, бросила взгляд в зеркало и понравилась сама себе. Вернулась к кровати и поправила подушку. И в следующую же секунду почувствовала на шее сначала дыхание Донована, а потом его поцелуй.

А затем он проложил цепочку поцелуев по всей ее шее. Она вздрагивала от его прикосновений. Он обнял ее за талию и притянул поближе. И какое же восхитительное ощущение от прикосновения его голой груди!

— Займемся любовью? А то я уже почти заболел, так по тебе соскучился.

— Я еще не могу. Но через несколько недель…

— Тогда мы займемся чем-нибудь другим, потому что я не могу не касаться тебя еще день.

Кэссиди развернулась к нему лицом:

— Я тоже тебя хочу.

— Я знаю.

У нее от удивления взлетели брови:

— Да? Откуда?

— Не успел я войти в дом, как твоя сексуальность начала сводить меня с ума.

Она уже собиралась заспорить, но он поцелуем закрыл ей рот. Какие уж тут возражения? Пришлось ответить на его поцелуй.

Пока они готовили ужин и ели, Донован не мог оторвать от Кэссиди ни глаз, ни рук. Вэн мирно спал в переносной колыбельке, и Донован на мгновение почувствовал, что жизнь его прекрасна.

Как бы ни был силен соперник, он, Донован, все равно сильнее. Как бы ни было что-то почти недостижимо, именно этого и не хватало в его жизни. Сейчас, глядя на Кэссиди, одетую в купальный халат, он чувствовал что-то близкое к удовлетворению. И это пугало его как никогда. Довольный и сытый человек обычно стоит в стороне, когда другие действуют. Такой человек не бывает удачлив. А он, Донован, никогда к подобным людям не относился и относиться не будет.

Он желал Кэссиди и радовался тому, что она принесла в его жизнь. Но он знал и еще кое-что: в этом была фальшь. И для них нет способа продлить это мгновение. Между ними стояла его работа.

Из динамиков над бассейном разносились романтические мелодии. После недавних поцелуев Донован больше всего на свете хотел бы заняться любовью со своей женой. Но сначала необходимо поговорить с Кэссиди. Нужно признаться ей, что многие члены его семьи не знают об их женитьбе. Нужно объяснить жене, что происходит.

В глубине души он этого не хотел. Это связано с его работой и не должно было бы ее беспокоить. Она хотела не такого брака. Но Кэсси должна его понять — он обязан сделать все, чтобы заполучить «Толли-Паттерсон».

— Ты что на меня так смотришь?

— Я?

Она кивнула:

— Ты-ты. Так почему?

— Потому что мне так хочется.

Она выгнула бровь:

— А почему тебе хочется?

Ну, например, потому, что ему всегда нравилось, как блестели ее глаза, когда она смеялась или дразнилась. Особенно когда дразнилась. Неважно, кого она дразнила, ему нравилось, как она радуется жизни.

— Удивительно, как это ты, с твоим-то воспитанием, можешь так глазеть?

— А я всегда был из тех, с кем сладу нет.

— А мне всегда это в тебе нравилось.

— И что еще тебе нравится во мне?

— Твоя толстая шкура.

Это его удивило:

— А мне — твоя.

— Я знаю, — передразнила она его.

Мелодия сменилась, теперь звучала «Кареглазая девчонка» Вэна Моррисона [1]. Донован оттолкнул свое кресло от стола.

Кэссиди тоже встала:

— Это моя песня.

Он знал, Кэссиди всегда ее любила. Тем более что у нее тоже карие глаза и волосы до плеч. Она начала двигаться под музыку вокруг стола. И он знал, что, несмотря ни на что, эта кареглазая девчонка ему дороже всего на свете. По крайней мере, дороже «Толли-Паттерсон».

Он взял ее за руку и притянул к себе. Она, немного фальшивя, подпевала. Они оба задвигались в танце вокруг бассейна. У нее были такие прохладные руки!

— Я боялась быть с тобой самой собой.

— Что ты имеешь в виду?

— Наш брак был таким стремительным. И я все-таки не совсем понимаю, почему ты вернулся, когда… — тут она освободилась из его объятий. — Предполагаю, в глубине души мне не хотелось нарушать собственный покой.

— Могу это понять. Я делал бы то же самое. А так работа, работа, одна работа и вся подобная рутина…

— Это точно, но ведь я не работаю, а сижу дома. Сижу, мучаюсь и потихоньку схожу с ума, потому что не могу разобраться, что с тобой творится.

— А теперь ты во мне разобралась? — спросил он, поглаживая ее по спине. Его всегда изумляло, что она, такая маленькая и хрупкая, не боится его медвежьих объятий.

— Не в тебе. Я разобралась в себе. Я так долго пребывала в нерешительности… Не понимала, что делать… Просто ждала рождения Вэна, чтобы потом во всем разобраться и понять, что делать дальше. И вот он родился. Ты здесь, и я тоже должна быть здесь.

Донован слушал ее и чувствовал себя подонком. Он-то был здесь не по каким-то высоким соображениям, а потому только, что ему нужна она.

— Я не потому тогда пустился в путь, чтобы тебе это понравилось.

— Это неважно. Дело не в тебе, правда.

— Я должен обидеться?