Мужайтесь и вооружайтесь! - [33]

Но тут на крыльце появился примиритель. Лет этак тридцати пяти, довольно высокий, плечистый, в нарядном становом кафтане без ворота. Кирила сразу понял: это Пожарский.

— А вот и Мирон Андреевич! — изобразив на скуластом синеглазом лице не то радость, не то удивление, воскликнул князь Дмитрий. — Тебе и всем, кто прибыл с тобой, желаю здравствовать! Входите, рассказывайте!

Пришлось Вельяминову отложить свой гнев до другого раза. Однако в съезжей избе, грузно опустившись на лавку у стола и усадив рядом Погожего и Кирилу, он дал волю своим чувствам:

— Ныне, куда ни плюнь, либо лях, либо литвин, либо немчура ржавая, а с ними венгры, шведы с финнами и прочая саранча залетная. Всем дай! Терпежу нет! Совсем уже по миру Русь пустили. А тут какой-то австрияк чучелом меня обзывает. Ты его каверзу, должно быть, слыхал?

— Допустим, — не стал отказываться Пожарский. — Но сдается мне, Мирон Андреевич, что с тебя самого все и началось. А коли так, то лучше не жалуйся. Что до русской погибели, то и она не от одних иноземцев пошла. Сами себе беду накликали. Изнутри. Ты уж не серчай на меня на прямом слове, но главная русская кровь под хоругвями русских лжецарей пролилась. Мало среди нас тех, кто за нее не в ответе. И хватит на этом!

— Да я только спросить хотел, что от тебя австрияку надо, — смешался Вельяминов. — Или это тайна какая? Так тут все свои. Исака Погожего ты знаешь. А это Кирила Нечаев, сын большого сибирского дьяка Нечая Федорова. Раньше он при Заруцком был, но еще допреж нашего от него отстал. А ныне его к тебе сам Иринарх направил. И мы с Исаком за него поручаемся.

Пока Вельяминов говорил, Кирила чувствовал на себе изучающий взгляд не только Пожарского, но и лет на десять его постарше человека в кафтане простого покроя, с отложным воротом и длинными рукавами. Роста он среднего, худ, широкоплеч, на вид добродушен. Держится незаметно, в сторонке, но по тому, как порою переглядывается с ним князь, не трудно догадаться, что и он здесь немалую власть имеет. Судя по всему, это Кузьма Минин, казначей ополчения, выборный всею землею человек. Больше некому. Ополченцы между собой по-свойски называют его Минычем.

— Ну, коли так любопытство разбирает, скажу, — решился Пожарский. — Австрийский дом и его император Рудольф, видя досады и грубости, которые нам Речь Посполитая да крымцы, а теперь и союзные шведы чинят, готовы помочь Русии из Смуты выйти.

— Это каким же образом? — насторожился Вельяминов.

— А ты сам догадайся!

— Денег под заемное письмо дать да наймитов со всего света насобирать. Так, что ли?

— Хитрее, Мирон Андреевич. Хитрее!

— Тогда и не знаю, — пожал плечами Вельяминов.

— Дозволь мне сказать, Дмитрий Михайлович? — подал голос Кирила.

— Говори!

— Скорее всего речь возле брата австрийского императора, арцы-князя [27] Максимилиана крутилась. Де не лучше ли он в русских царях будет, чем польский королевич Владислав или шведский принц Карлус-Филипп…

— Охо-хо-хо! Ха-ха-ха! В русских царях… — взорвался утробным смехом Вельяминов. — Придет же в голову такое…

Все его тучное тело так и заколыхалось, а короткие ноги под лавкой задергались, зашаркали о пол.

— Не тот ли это Максимилиан, что при царе Борисе хотел его дочь Ксению за себя взять, а заодно с ней Русию с Польшей в придачу? — отсмеявшись, прохрипел он.

— Тот самый! — подтвердил Кирила. — Ну и что?

— А то, что пердун он и больше никто! Что было, то сплыло и назад не воротится. Нынче нам принцы и королевичи не в диковинку. Натерпелись от них дальше некуда. Своего чаем! Так я говорю, Дмитрий Михалыч?

— Так, — с трудом сдерживая улыбку, кивнул Пожарский.

— Старый-то Карла шведский нынче помер. Теперь на его место Густав сел, вроде как двоюродный брат польского короля Жигимонта. Тут уж я вконец запутался, кто мимо кого на русский трон лезет: Густав мимо ихнего принца Карла-Филиппа или Жигимонт мимо королевича Владислава, этого выблядка польского? До первой грозы лягушки всегда молчат, а ныне уж больно расквакались.

— С лягушками сейчас недосуг разбираться. Но Федоров верно сказал, — дождавшись, когда Вельяминов уймется, деловито продолжил Пожарский. — Посланник Рудольфа Грегори нам тут с Кузьмой Минычем имянно Максимилиана расписывал.

— Гляди ты! — смущенно икнул Вельяминов. — Бывает, что и вошь кашляет, а кукушка гнездо вьет… И что же ты этому Гре… Гришке ответил?

— Ровным счетом ничего. Походили вокруг да около. С посланцами ведь как говорить приходится? Коли он спроста, и я спроста. Коли он с хитрости, и я с хитрости. Будто на тонком льду… Придется письмо Рудольфу всем советом писать. Без него Грегори уезжать отказывается. А мне ни к чему, чтобы он здесь соглядатаем был.

— Вот и задай письмо для Совета Кириле Нечаевичу составить. Он ведь по письменной части ого-го-го!

— Да и в деле не плох, — поддержал Вельяминова Исак Погожий. — Рука у него твердая.

Пожарский невольно глянул на правую руку Кирилы. На ней не хватало двух пальцев.

Заметив этот взгляд, Погожий поспешил объяснить:

— Для письма он перстянку надевает, а саблю и так крепко держит.

— Сперва доложите, какие при вас силы и припасы, — повернул разговор в другую сторону Пожарский. — А после все остальное обсудим. Мы и так не с того начали.