Мужайтесь и вооружайтесь! - [32]

Кирила проворно надел сапоги и стал ждать обещанного коня.

Обоз замыкали возы с кладями, укрытыми парусиной, и с десяток серых от пыли пешцев. Сразу и не поймешь, казаки это или стрельцы, так в их одежде и в оружии все перепутано. Одни с саблями, другие, с ручными пищалями через плечо, третьи с копьями.

Вот и они прошагали.

Кирила двинулся было следом, но тут из облака удушливой пыли вынырнул на своем жеребце Исак Погожий. В поводу он вел коня с мешаной шерстью. Махом вскочив на него, Кирила стал обгонять обозников по придорожной луговине.

Мирон Вельяминов встретил его кривой улыбкой:

— А мне баяли, будто ты опять к себе в Сибирию подался, в Томской город, подальше от наших дел. Выходит, брешут?

— Выходит, так, Мирон Андреевич. Хоть я от Сибири и не отказываюсь.

— И правильно делаешь! Ну как человеку на свете без заповедного уголка обретаться? У меня тоже свой есть. И у Исака…

Нравом Вельяминов добродушен и безвреден, на язык прям и бесхитростен, но его иссеченное глубокими рубцами лицо так перекошено, что кажется, будто он зло кривляется, не произносит, а выплевывает слова.

Вскоре обоз разделился. Большая его часть с грузами и пушками под началом Дмитрия Погожего двинулась в подгородный стан Пожарского, а Вельяминов и Погожий-старший с Кирилой и небольшим отрядцем устремились в Ярославль — на встречу с предводителями нижегородского ополчения. Так и въехали через ров и воротную башню в посад, уходящий вдоль берега широкой Которосли к Волге. На стрелке меж реками возвышался облицованный белым камнем Ярославльский кремль. Он был едва виден сквозь череду дымов, которые курились повсюду — на улицах, за оградами жилецких, складских, кузнечных и прочих дворов, среди невзрачных скученных построек, на их задворках. Дымы шибали в нос горелым навозом.

— Фу ты, пакость какая! — скосоротился Вельяминов. — Что за душнота?

— Не слыхал, что ли? — удивился Исак Погожий. — Моровая язва [24] тут погуляла. Хорошо, хоть мертвяков на дороге не видать.

— Так ее же вроде избыли?

— Выходит, не всю.

На одном из крестцов [25] плотницкая артель ставила бревенчатый сруб с причудливым кровельным изгибом.

— Эй, ребяты! — окликнул мужиков Погожий. — Чего лепите?

Один из плотников, помолчав для порядка, ответил:

— Спаса Обыденного, мил человек. Во избавление от моровой язвы.

— Уж не князь ли Пожарский вас надоумил?

— Он самый! Когда мы крестным-то ходом городовые стены вместе с ним обошли, он и велел церкву Спаса Обыденного здесь срубить. Штоб мор назад не воротился.

— И много схоронили?

— Я не считал, но кубыть много.

— Будя языком зря чесать, — осек плотника пожилой древодел, по всему видать, артельный старшак. — Или дела другого нет? А вы езжайте себе, добрые люди, езжайте.

— Ну, бывайте тогда! — попрощался Исак Погожий.

— Ангела-Хранителя и вам…

С Пожарским они встретились не в кремлевских палатах, как ожидал Кирила, а на земском дворе неподалеку от задымленного посадского торга, и не сразу по прибытии, а лишь после того, как он с заморским гостем перебеседовал.

Не зная, что там за гость, Вельяминов хотел было в съезжую избу без очереди войти, но стремянной Пожарского, Семен Хвалов, молодой, дюжий, расторопный рязанец, ему дорогу заступил:

— Не можно, воевода! У князя теперь важный разговор. Просил не мешать.

— И кто у него там такой важный? — скосоротился Вельяминов.

— Вроде как посольский австрияк, — ответил Хвалов и, помолчав, добавил: — Из персидских земель едучи и к нам припожаловал. Значит, не мал, коли по всему свету ездиит.

— Не мал, говоришь? — хмыкнул Вельяминов. — А какова при нем позадица [26]?

— Ежели ты про его людей спрашиваешь, так вон они — у колымаги дожидаются. Их он здесь оставил, а сам — один в избу вошел.

Вельяминов глянул через плечо и, увидев возле крытой коляски двух иноземцев в лакейских шляпах, рассмеялся:

— Это не люди, а людишки, служилый! Проще говоря, холопы! Таких в позадицу не берут. Вот и смекай, что к чему. Может, у Пожарского и австрияк ныне, но не посольский.

— А кто же тогда?

— По-моему, так сверчок запечный. Ко мне во Владимир такие не раз наезживали — сплетню государскую продать либо двор в городе поклянчить. Руки у них на чужое завсегда чешутся. Истинных-то послов в кремле принимать положено, большим числом. Как думаешь?

— Можно и в кремле, — согласился Хвалов. — Только в нем князь мало бывает. Там все больше бояре со стольными дворянами толкутся. А наш любит, чтоб попроще — среди людей. Все приказы почитай на посаде разместил — к Минычу поближе…

Пока он говорил, за его спиной отворилась дверь и на крыльцо выступил неласково поминаемый Вельяминовым австрияк. Он был одет в коротайку из серого бархата, треугольную шляпу и высокие сапоги со шпорами. Из-под шляпы свисали длинные маслянистые волосья. Клинышком торчала черная бородка и кошачьи усы. Постояв, важно направился к коляске.

— Чучело огородное! — буркнул ему вслед Вельяминов.

Обернувшись, австрияк смерил его презрительным взглядом:

— Твое чучело тоже надокучело, — и, довольный своим знанием русского языка, победно двинулся дальше.

— Ах ты, вражина! — побагровел Вельяминов. — Да как ты смеешь?! На воеводу…