Мужайтесь и вооружайтесь! - [120]

— Трубить наступление! — загорелся Пожарский и обнял Минина: — Остаешься за главного, друже. Хлебал бы Ходкевич молоко, да рыло коротко!

Минин сразу понял, что задумал Пожарский.

— Удачи тебе, князь, Сергиева покровительства, — сказал он дрогнувшим голосом.

Заглушая шум боя, с новой силой зарокотали большие медные барабаны, запели трубы, зазвенели литавры. Под их призывный грохот ворота острожного городка отворились, и по боковым переходам к дороге хлынули две последние сотни засадного полка.

— С коней, братцы! — кричали они товарищам. — Даешь рукопашную! Пожарский с нами!

За первой волной призывов покатилась вторая:

— Долой телячьи головы! Под дых их! В рожу! В пузо! В жилу!..

Вдохновленный общим порывом, закричал и Пожарский:

— Вперед, други! Еще наша рука высока! Се́ргиев! Се́ргиев!

И тотчас по Девичьему полю покатилось:

— Даешь рукопашную!.. Пожарский!.. Се́ргиев!..

Услышав имя предводителя русского войска, польские кавалеристы бросились выискивать князя в круговерти сражения, ведь убить или пленить его — наивысшая доблесть. За нее щедрая награда обещана. Но тут стало происходить что-то невообразимое. Русская конница вдруг спешилась и, побросав своих скакунов, стала нападать на шляхтичей снизу. То копьем подденут, то рогатиной собьют, то сулицей сокрушат, ну совсем как утром разбойные мужики Михея Скосыря.

Валились наземь с распоротыми животами, бились в предсмертных судорогах чистокровные рысаки польских рыцарей, а рядом падали они сами. Те, которым удалось подняться, не в силах были применить колющее или режущее оружие, и поэтому отбивались от ополченцев руками, ногами, головой, а то и зубами вцеплялись. Тут выбор один — жизнь или смерть.

Чувствуя необыкновенный прилив сил, Пожарский прорубался к мальтийскому рыцарю пану Новодворскому, а тот остервенело рвался к нему. Однако напором немецкой пехоты, нахлынувшей от Крымского брода, их, будто морским приливом, затащило в пролом острожного городка.

Аргамак Новодворского опалил Пожарского горячим дыханием, притиснул к створе распахнутых ворот. Шляхтич успел вскинуть меч, но нанести удар ему мешали те же ворота. В бессильной ярости он попытался размозжить голову князя стальным наколенником, однако Пожарский успел щитом от его лихорадочных взбрыкиваний защититься. Он ждал, когда людское течение расцепит их и появится возможность честно сразиться с Новодворским. Но тот вдруг выронил меч и безжизненно завалился назад. Ноги, словно в тиски зажатые стременами, не давали ему упасть, а рвущийся на волю аргамак вскидывал своего хозяина, как огромную, закованную в доспехи куклу, и она издавала слабый скрежещущий звук.

Неподалеку мелькнули знакомое лицо и рука с пистолем, из которого вился едва заметный дымок выстрела. Да это же окольничий Никита Годунов, начальник заставы Нового Девичьего монастыря! Так вот кто сразил Новодворского! Как он здесь оказался?!

Не успел Пожарский об этом подумать, затор у ворот прорвало, и вместе с отрядцем сопровождения его вновь вынесло к дороге. Телохранители обступили его, но так, чтобы окно для княжеского меча оставалось свободным. А он хладнокровно и уверенно продвигался вперед, не давая этому окну захлопнуться.

Над их головами раскинулось безоблачно-синее полуденное небо. Оно было напитано ласковыми солнечными красками, но казалось грязным, скомканным. Повсюду валялись мертвые тела. Трава и цветы, выбитые из земли копытами коней, кроваво бугрились, а сами кони метались с безумно расширенными зрачками или умирали рядом с седоками, роняя алые клочья слюны и тоскливо всхрапывая напоследок. А бой с одного места перетекал на другое, то затухая, то разгораясь вновь.

Поначалу длинный обоюдоострый меч казался Пожарскому легким, а собственное тело гибким и стремительным, но потом они начали предательски тяжелеть. Рука уже не так крепко сжимала влажную рукоять. Хромота сделалась заметней. Грудь стеснило, как перед приступом черной немочи. В глазах начали двоиться темные круги. В довершение ко всему Пожарский почувствовал жгучую опасность за спиной.

Оглянулся. Так и есть. Венгерские пехотинцы частью порубили, частью оттеснили сопровождавших князя ратников, а совсем рядом вздыбил коня перед решающим броском одетый в позолоченные одежды польский рыцарь. Пожарский едва успел подставить под его шестопер свой меч. Удар оказался настолько сильным, что вышиб из руки князя меч, а пана кавалериста и вовсе из седла выбросил. Затем, как подсеченный, рухнул аргамак пана. Падая, он чуть не подмял под себя князя.

В следующий миг противники стояли лицом к лицу. Поляк успел подобрать меч Пожарского, а князю достался шестопер противника. Это был увесистый железный шар с разящими насмерть остриями на длинной, украшенной тремя бронзовыми поясками и шестью перьями рукояти. Собрав все свои силы, Пожарский сделал молниеносный выпад.

Шестопер проломил шлем кавалериста, и тот, не успев ответить ударом на удар, свалился ему под ноги.

— Хорош был, да не сильно поклонистый! — раздался одобрительный смешок за спиной. — Так его, воропая!

Этот смешок и помог князю, с мысли на мысль переключившись, приступ черной немочи превозмочь. С прежней стойкостью он продолжал отражать удары, а на ответные сил почти не осталось. За него их теперь наносил казак в шапке с зеленым куском холста, пришитого сзади. Лицо его, синеглазое, выдубленное солнцем и ветром, с выцветшей бородой и озорным оскалом, было не знакомо Пожарскому, зато одежда и прочие приметы говорили о том, что это один из ратников сибирской дружины Василея Тыркова. Но самое удивительное, что в руках у него была не сабля или сулица, а меч Пожарского, и орудовал он им довольно ловко и уверенно.