Муж мой - шеф мой? или История Мэри Блинчиковой, родившейся под знаком Тельца - [19]

Первый курс, скорее интуитивно, нежели расчетливо, был полностью отдан наукам и больше напоминал добровольное удаление в монастырь. Я с особой теплотой вспоминаю это время, когда мы, как первоклашки, гордые своей принадлежностью к студенческой корпорации, где надо и не надо бравировали своим новым положением и даже с совершенно посторонними людьми предпочитали общаться на фирменном языке финэковского сленга.

Практически все свободное время делилось между учебой и помощью отцу. К тому времени наше семейное предприятие окончательно зарекомендовало себя серьезным общепитовским подразделением. Забот изрядно прибавилось: постоянные клиенты, увеличившийся штат. Папке, человеку уже немолодому, справляться со всем этим было откровенно тяжеловато. Я вертелась, как белка в колесе.

Публика собиралась разношерстная. Каждый день в нашем уютном зальце одновременно за разными столиками умещалось с добрый десяток всяких президентов, да вице-президентов, да менеджеров старшего и далее звеньев. Визиток за неделю набиралось столько, что хоть в макулатуру сдавай. В общем, наблюдался «классический угар нэпа», а я выступала в роли семейного представителя предприятия на всех фронтах.

Не скрою, я очень сильно уставала — и физически, и морально. С раннего утра — в университет. С учебы я мчалась в кафе. Приходилось и за стойкой стоять, и помогать на кухне. Как сапожник без сапог, толком не успевала нормально поесть, так, на ходу что-нибудь закинешь в себя — и ладно. А еще книжки-тетрадки-зачеты-сессии! До постели я доходила еле живая.

Иногда запах еды, непрекращающийся звон посуды и вид постоянно жующих челюстей вызывал отторжение. Я брала тайм-аут и ползла домой. Отдушиной была ванна. Я часами отмокала в горячей воде, представляя, как медленно растворяются в ней все неприятности и заботы. Иногда звонила давнишней подружке Аришке, и мы выбирались куда-нибудь в кино. Вот и вся личная жизнь!

Вспоминала ли я Степана? Я старалась забыть волшебную сказку на острове. Уже давно не подбегала к телефону с бьющимся сердцем в надежде: а вдруг?.. Давно не рыдала ночами, обняв подушку. Перестала лелеять дурацкую мечту о том, что Степан просто потерял мой номер и скоро примчится ко мне на крыльях любви.

Но иногда не могла победить тоску и начинала ворошить прошлое. Может быть, я слишком быстро и сильно полюбила его? Степан мог счесть меня молоденькой дурочкой, которой безразлично, кому подарить себя в первый раз. Но я же знала: это — настоящее! Может, не следовало так открыто объявлять свои чувства? Мог ли он не поверить, что я была честна с ним? Я вновь и вновь перебирала в памяти все, что было между нами. Я искала счастья. Разве это преступление — желать его? Разве неправильно — быть искренней с тем, кому отдаешь себя целиком?

Чувственное «я» рвалось наружу, томилось и металось в клетке, словно раненый зверь. И перед глазами стоял взгляд Степана, тяжелый и холодный, от которого бежали по спине мурашки и становилось не по себе.

Я перебирала в памяти книги, где несчастных героинь бросали любимые мужчины. Взять ту же Татьяну Ларину. С Онегиным секса у нее не было, зато она первая ему открылась в своих чувствах. Я, помнится, тоже собиралась писать письмо. Может, еще не поздно?.. Говорила ли я Степану, что люблю его? Я пыталась вспомнить его глаза, но не могла. Кто там еще? Анна Каренина — у нее хоть ребенок остался. Анну было жалко, хотя под поезд я все-таки бросаться не собиралась, а вот Катерина Львовна, то бишь «леди Макбет», не вызывала сочувствия. Любила бы своего Сергея и других не трогала! А то не страсть, а преступление одно получается… Сама она, в общем, была во всем виновата. А правильно ли вела себя я?

Как-то зимой, перемещаясь на метро из университета в кафе, я уютно дремала в уголке под мерный перестук колес. Вдруг что-то заставило меня открыть глаза. В другом конце вагона я увидела знакомый разворот плеч и аристократический профиль. Неужели?.. Прижимая к себе тяжеленную сумку, я вскочила с места и стала пробираться вперед, туда, где в рыжей меховой шапке стоял Он. Скорей, сейчас будет остановка! В полном беспамятстве я тронула рукав мягкой на ощупь дубленки и будто со стороны услышала свой собственный голос: «Здравствуй…» Ой! Какой ужас! Молодой черноглазый парень с интересом разглядывал сумасшедшую девицу, которая уже потеряла всякий стыд и пристает к мужикам в общественном транспорте. И этой девицей была я, Мэри Блинчикова! Окружающих ситуация явно забавляла. Как я сейчас понимаю, симпатичный молодой человек был бы не прочь познакомиться, но я шарахнулась от него в сторону и — о счастье! — поезд остановился. Лепеча извинительные слова, я выскочила из вагона. Сзади что-то кричали, но я бежала прочь, на улицу, на воздух. Поднявшись по эскалатору наверх и чуть отдышавшись, я поняла, что забыла на сиденье перчатки… В кафе я в тот день не поехала, проревев весь оставшийся вечер в своей комнате. Я оплакивала новенькие кожаные перчатки и свою пропавшую молодость.

Но злости как таковой на Степана, как ни странно, не было. Каким-то шестым чувством я ощущала, что, несмотря ни на что, благодарна ему за все, что случилось. Я была уже достаточно взрослой для того, чтобы понять: с первым мужчиной мне повезло. Даже если его присутствие в моей жизни длилось всего неделю. В этом хаосе, смятении чувств, что царили в душе, жила даже гордость. Гордость за то, что Степан был моим. Семь дней его насмешливые холодно-голубые глаза смотрели только на меня. В общем, я взрослела и набиралась мудрости.