Музейный роман - [136]

— Подержи-ка, дочка…

Он передал девочку Еве, опустил руку в карман и вытянул оттуда небольшой перочинный ножик. Вскрыв лезвие, Александр Андреевич одним коротким движением отсёк ребёнка от пуповины. Ева, замерев, стояла на берегу Иордана, с девочкой на руках, выжившей, зашедшейся от счастливого крика, который, враз раскинув небеса, явил им новый свет, новый звук, новый воздух этой неохватной человеческой земли.

Внезапно дождь перестал. Успокоились и волны этой удивительной реки. Заново повеяло свежестью. Ветер, будто вернувшийся после непродолжительного отсутствия, вновь принёс с собой запахи ивы, веками выжигаемого камня и свежей пресной воды. Угомонилась и девочка. Ева продолжала стоять на берегу местной речки иорданского разлива с ребёночком на руках. Дитя же, обретшее при рождении вторую жизнь, затихло и теперь мирно причмокивало губами. Ева Александровна, глядя сверху на самоё себя в своих же руках, стояла и молча думала о том, что никакие рисунки старых мастеров, никакой трофейный авангард, ещё не изученный как надо и всё ещё не возвращённый, никакой Темницкий с его подлыми хитростями, ни призраки из тьмы веков, порой являющиеся по зову её или же сами по себе, ни безошибочные её угадайки, от которых душе беспокойно, а сердцу тревожно… ничто из этого не стоит того краткого мгновенья, которое ей, ведьме Ивáновой, позволило заглянуть однажды в неизбывную вечность. И ещё она подумала, что, наверное, уже без разницы, какая она, эта вечность, о которой так много спорят и говорят, но какую никто никогда не видел. И какова её природа: чисто квантовая или же подлинно Божественная — по барабану, как, вероятно, прокомментировал бы ситуацию Лёвушка, её единственный в жизни мужчина.

Она прижала к себе дитя — так, чтобы, слившись с ним воедино, получилось одно целое, и произнесла, обращаясь к художнику:

— Вы и есть великий мастер, господин Ивáнов, вы уже сейчас попали в века, хотя этого и не узнаете. Ваше полотно будет висеть в Третьяковской галерее, в зале вашего имени, вашим творением станут наслаждаться миллионы людей, потому что этой картиной вы открыли им сущность, путь, завет.

Она смотрела на него, но уже не могла понять, слышит ли он её, разбирает ли слова, успеет ли озадачить её вопросом о том, как сподручней найти ему тот самый зал, ту самую неведомую Третьяковку, в какой его знают и любят…

Нет… не успел, видно… Прежде чем она сама додумала эту мысль, великий живописец уже истаял в воздухе пустыни, обильно политой благословенным дождём, упавшим с открытых взору небес…

Ева обернулась, ища взглядом Марио. Но и там, где он стоял, чуть возвышаясь над каменной пустынною землёю, была теперь одна лишь тишина и вечная пустошь.

И тогда она обернулась к третьей стороне — той, откуда виднелась макушка ивы, что так и росла себе, нависая над Протвой… и увидела, что он уже идёт к ней навстречу, улыбаясь, её Лёвушка, Лёва, Лев Арсеньевич Алабин, человек, отправивший её в эту дальнюю командировку, оказавшуюся не по-апостольски краткой.

— Всё нормально, Ев? — спросил он, изучающе вглядываясь в её бледное лицо.

Всё это время она так и простояла недвижимо возле левого края полотна Александра Ивáнова «Явление Христа народу», в том самом месте, от которого вошла в неё, натолкнувшись на мальчика-раба Доменико, и из которого мгновеньем позже вышла обратно, идя теперь навстречу любимому мужчине.

— Я сохранил, ты не подумай чего… — Он протянул ей палку.

— Не нужно, — она мягко отвела его руку, — больше не понадобится.

И, взяв Алабина под руку, Ева Александровна бодрой походкой повела его к лестнице, ведущей в мир нормальных и вовсе не обделённых счастьем людей…

Эпилог

Первого заместителя Государственного музея живописи и искусства Евгения Темницкого арестовали в тот самый день, когда его посетил искусствовед Лев Алабин. За сутки до этого Лев Арсеньевич связался с членом госкомиссии по реституции депутатом Госдумы Осипом Кобзиком и, представившись, попросил о встрече. Объяснил, что дело неотложное и речь пойдёт о престиже государства.

Они встретились у него в кабинете. Кобзик был мил и внимателен, не хуже и не лучше, чем на семейном ток-шоу. Остальное было не важно, за исключением того, что суть дела ухватил сразу и тут же, минуя лишний промежуток, связался с высоким чином из Федеральной службы безопасности.

Дальше было просто. Уже через пару часов, предварительно потолковав с Алабиным, сотрудники силового ведомства сели на хвост подозреваемому — гражданину Е. Р. Темницкому, после чего уже отслеживали каждый его шаг, просчитав, что начиная с момента завтрашнего визита к нему Льва Алабина Темницкий так или иначе оживит любые свои действия, дабы сокрыть улики.

Так и вышло. Они взяли его в тот момент, когда он, немало встревоженный разговором, который получился между ним и Лёвой, перевозил объёмистую чёрную папку с двенадцатью оригиналами из собрания Венигса из одного места хранения в другое, более, как он предполагал, надёжное. Там же, в багажнике, оперативники обнаружили подлинник картины Марка Шагала с полным набором вещдоков: зеленоклювым петухом, краснопёрым по груди и с фиолетовыми крыльями. Позади него — невеста с женихом. У той — платье белой колодой, у него — пейсы из-под чёрной шляпы с полями. Оба намеревались отлетать в небо, и оба же были остановлены вмешательством силовиков. Ну и лошадь, разумеется, такая, какой ей и быть положено, — красномордая, мечтательная, печальноглазая, с голубым хвостом. Это уже не говоря о разновсякой мелкоте вроде убористой кошки с сабельными усами, что с независимым видом устроилась в углу полотна, серой или тоже голубоватой, как хвост у печальной лошади.