Музей моих тайн - [81]

— Давайте уже есть, — говорит Патриция.

Ей явно не по себе — она еще бледней обычного и как-то ерзает, словно не может усидеть на стуле. Бледное лицо вдруг заливается креветочным розоватым цветом, и как раз в тот момент, когда Банти вздымает кусок свинины и спрашивает: «Как ты думаешь, какая на вкус собачатина? Такая, как это?», Патрицию начинает трясти, она снова бледнеет и неловко валится со стула.

— Ну что ж, зато ты теперь знаешь, что у тебя аллергия на креветки, — утешаю я ее, лежащую на высокой белой больничной кровати.

— Шримсы, — поправляет она и предлагает мне фруктовую жевательную конфету.

* * *

Всю следующую неделю мы лихорадочно закупаем школьную форму: Банти вдруг осознала, что до начала учебного года меня нужно экипировать с ног до головы. Из гимназии прислали список предметов; он внушает страх не только длиной — просто удивительно, сколько нужно одежды, чтобы ходить в гимназию, — но и строгостью инструкций. Инструкции выделены заглавными буквами и подчеркнуты, чтобы наставить расхлябанных родителей на путь истинный. Например: «Юбка темно-синяя, плиссированная или шести-восьмиклинка, НЕ ПРЯМАЯ, с карманами, или темно-синий сарафан с карманом». Впрочем, в инструкциях не объясняется, в чем ужасная опасность прямых юбок для морали. Конфигурация обуви тоже строго оговорена — к примеру, туфли для ношения в здании должны быть «предпочтительно на резиновой подошве и на низком каблуке. (Туфли шанель и сандалии с открытым мыском НЕ ДОПУСКАЮТСЯ.) Настоятельно рекомендуются сандалии типа Кларкс». Как ни странно, этот список имеет очень мало общего с тем, что носит Патриция, — она постоянно выскальзывает из дома в запретной прямой юбке и туфлях шанель (без сомнения, предаваясь в них моральной распущенности). Но этот путь не для меня, и мы с Банти тащимся из «Айзека Уолтона» к «Миссис Маттерсон», а оттуда в «Сауткотт» в бесконечных поисках «шорт гимнастических темно-синих, плиссированных установленного покроя для занятий спортом».

Не знаю почему — возможно, из-за новообретенной Банти любовной игривости, — но эти походы по магазинам становятся едва ли не самым приятным временем нашего с ней общения за всю мою жизнь. В промежутках между приобретением необходимого снаряжения мы отдыхаем в кафе, сложив бумажные пакеты с покупками под столик. В кафе «У Бетти» Банти сбрасывает туфли под столом, поглощает огромную «корзиночку» из безе с клубникой и выглядит почти счастливой.

В гимназии я чувствую себя как рыба в воде: строгие пятидесятиминутные отрезки уроков, дисциплинированная очередь в столовой, мелкие группировки и перегруппировки новой дружбы — все это кажется огромным облегчением после постоянных драматических спектаклей, разыгрывающихся дома. Единственное, что меня слегка пугает, — каждый раз, читая мое имя в журнале, учителя взглядывают на меня слегка растерянно и переспрашивают: «Сестра Патриции?!» — словно им даже в голову никогда не приходило, что у Патриции может быть семья. К моему счастью, Джиллиан, кажется, никто не помнит.

Патриция, несмотря на плохо сданные экзамены, уже окопалась в общей комнате нижнего шестого класса,[33] и я лишь изредка вижу ее на фоне дубовых панелей коридоров. Когда мы встречаемся, она меня полностью игнорирует — это очень обидно, особенно если учесть, что другие старшие девочки, у которых в школе учатся младшие сестры, все время возятся с ними и демонстрируют подругам, как любимых кошечек или собачек.

Время идет, бежит, летит галопом к концу семестра, и я тружусь над контурными картами, схемами отопления древнеримских домов, фразами на французском — на иностранном языке! Учительница французского говорит, что у меня способности к языкам, и я использую любую возможность попрактиковаться в новом для меня французском. «Je m’appelle Ruby. Je suis une pierre precieuse».[34] Иногда мне удается уломать Патрицию поговорить со мной по-французски, но это вызывает у Банти приступы паранойи — она уверена, что мы говорим о ней. «Notre mère est une vache, n’est-ce pas?»[35] — произносит Патриция, мило улыбаясь.

* * *

Новость о том, что застрелили Кеннеди, я выслушиваю в одиночестве — я слушаю радио за обеденным столом, стараясь забыть, что Патриция, Банти и Джордж (в таком порядке) покинули столовую из-за скандала, выросшего до масштаба, совершенно затмевающего стрельбу в штате Одинокая Звезда. Скандал начался с пачки сигарет «Фезерлайт», обнаруженных в кармане школьного блейзера Патриции, — сфинкс на гербе гимназии королевы Анны с ободряющим девизом «Quod potui perfeci»[36] их не спас.

* * *

Я старательно учусь твистовать в предвкушении вечеринки по случаю конца семестра — ее традиционно организуют шестиклассницы для первоклассниц. Патриция, не особая любительница вечеринок, не приходит, но староста школы оказывает мне честь, приглашая меня станцевать с ней «Веселых Гордонов». После сэндвичей и варенья мы играем в разные игры, в том числе в «музыкальные коленки» (думаю, моей матери и мистеру Роперу эта игра удалась бы), а потом танцуем под записи поп-музыки, но, к сожалению, не твист: это какие-то бесформенные, беспорядочные танцы, в которых танцоры хаотически шаркают ногами, хватаясь руками за невидимые веревки.