Музей моих тайн - [100]

— Дыши! — командует голос из кабинки, после чего слышится шум спускаемой воды, и я с интересом жду — кто оттуда выйдет?

Это оказывается тетя Глэдис.

— Дыши! — снова командует она, и Банти послушно делает большой глоток воздуха и начинает им давиться. — Вот, сейчас все будет в порядке.

Тетя Глэдис ободряюще шлепает мою мать по спине. Но это не помогает, и Банти принимается икать с новой силой. Я предлагаю напугать ее, но она отказывается страдальческим жестом, словно ее в жизни и так уже достаточно пугали. Дамский туалет отеля отделан в розовых флюоресцентных тонах, и три из четырех стен — зеркальные, что весьма немилосердно к дамам. В зеркалах отражаются бесчисленные Банти, криво сидящие на маленькой будуарной табуреточке, напоминающей поганку. Неприятная метафора матери, уходящей в бесконечность.

— Где твои туфли? — спрашиваю я, решая быть практичной перед лицом всех этих алкогольных эмоций, но ответом служит лишь громкая икота.

Тетя Глэдис роется в обширной сумке, извлекает бутылочку нюхательных солей и машет ими перед носом у Банти, отчего та, поперхнувшись, угрожающе сползает набок с табуреточки.

— Ничего страшного, — ободряюще говорит тетя Глэдис одному из моих отражений в зеркале. — Твоя мама, она просто перебрала немножко; она никогда много не пила.

Я вызываюсь принести стакан воды и покидаю туалет; мне в спину несется бормотание матери, очень напоминающее слова «больше не могу».

Я сообщаю чрезвычайно симпатичному бармену, что моей матери нехорошо, и он заботливо наливает мне воды в стакан, кладет туда ломтик лимона, два кубика льда и втыкает маленький бумажный зонтик. Еще он наливает стакан кока-колы для меня — совершенно бесплатно. Я возвращаюсь в дамский туалет, но не прямой дорогой. Сперва я натыкаюсь на Адриана, который сообщает, что у него новый пес — йоркширский терьер, очень подходит к месту жительства.

— Правда было бы забавно, если бы только те, кто живет в Германии, держали немецких овчарок? — говорю я. — И только жители Лабрадора держали лабрадоров, и только ирландцы — ирландских сеттеров… Но кто тогда стал бы держать пуделей? И какую породу разводили бы на острове Фиджи…

Наконец Адриан перебивает меня:

— Руби, ну-ка заткнись, будь хорошей девочкой, — и взвешивает на ладони прядь моих жидких, сальных подростковых волос. — Кто тебя стриг? — Он в ужасе и негодовании качает головой. — Хотя, надо сказать, у ихней Сандры еще хуже.

У «ихней Сандры» на голове жуткая конструкция — огромный монументальный начес, который выглядел бы уместно и при дворе Короля-Солнца. Я думаю, что в нем вьют гнезда птицы.

Стоит отделаться от Адриана, как меня берет в кольцо банда тетушек Сандры и принимается допрашивать о семейных обстоятельствах Теда. Кримпленовая инквизиция очень недовольна ходом свадебного пиршества — пошел уже третий час, а свадебный торт до сих пор не разрезан и ни одного тоста не провозгласили. Я титаническим усилием вырываюсь из окружения, тут же спотыкаюсь о маленькую подружку невесты и изрыгаю такое ругательство, что воздух становится синим, как костюм тети Элизы. Методистки испуганно ахают, а я возобновляю путь в дамский туалет. Свободный удар в пользу Западной Германии. Осталась минута до конца матча, всего шестьдесят секунд! Все англичане в обороне, все немцы пошли вперед! Из телевизионной комнаты исходит напряжение, ощутимое, словно дым от ружейных выстрелов. Болезненный стон зарождается где-то глубоко в национальном подсознании: Джек Чарлтон упал, обхватив голову руками! Все англичане, сидящие сейчас в телевизионной, кажется, тоже упали в обморок, и я тороплюсь дальше, но натыкаюсь на разъяренную невесту.

— Ты Теда не видела? — очень сердито спрашивает она.

— Теда?

— Да, Теда! Моего так называемого, мать его за ногу, мужа! — Сандра резко поворачивается вокруг своей оси, озирая коридоры отеля, как разъяренный крокодил. — Где они все? — удивленно спрашивает она.

— Кто — все?

— Все мужчины.

Я с интересом смотрю, как у нее на лице брезжит заря прозрения. Сандра тихо взвизгивает от злости и топает атласной ножкой:

— Чертов Кубок мира! Убью этого сукина сына, убью!

С этими словами она подбирает длинное белое платье и убегает, на ходу прихватывая мать. Я оглядываюсь в поисках Люси-Вайды (теперь я знаю, что хуже ее беременного незамужнего положения: это положение Теда), но ее не видно, и я иду в дамский туалет — к счастью, меня больше никто не останавливает.

Две из трех кабинок в туалете заняты, и я наклоняюсь посмотреть, нет ли там ног Банти — босых или обутых, — но с дрожью вижу, что пары ног в обеих кабинках идентичны. Два одинаковых голоса произносят:

— Кто там?

— Это только я, Руби! — кричу я в ответ и поспешно ретируюсь.

* * *

Я возвращаю стакан воды в бар — точнее, симпатичному бармену, но, придя, обнаруживаю у стойки бара Адриана; они с барменом совершенно поглощены беседой. Я взгромождаюсь на табурет у бара и чирикаю весело, как канарейка на насесте, но скоро понимаю, что эти двое видят только друг друга. Я чувствую себя третьей лишней и удаляюсь, мрачно вертя в пальцах маленький бумажный зонтик.

Возникает краткая неразбериха и шум — это Сандра и ее мать пригнали всех ранее исчезнувших мужчин обратно в зал. Беатриса остается в дверях, как часовой.