Муза тьмы [Темная богиня] - [7]

Кейн кивнул и сменил тему.

Погруженный в меланхолические размышления, Опирос вернулся к прерванному разговору о фигурке из оникса. Вебр и Хайган, братья из далекого горного поселка, с любопытством наклонились, чтобы разглядеть предмет разговора. Должно быть, вид обнаженной девушки напомнил им о чем-то. Вебр, младший из братьев, отошел, поднялся по лестнице, чтобы отыскать танцовщицу.

Вскоре он вернулся, таща за собой девушку. Лицо у нее прям-таки пламенело от стыда, одежда — в беспорядке. Костяшки правой руки Вебра были разодраны до крови. Он показал кулак брату, и они оба рассмеялись. Испуганная девушка протестовала — она не может танцевать без музыки. На это братья, смеясь, вытащили свирели и начали дуть в них, извлекая неслаженные, резкие звуки.

Беспомощно вздохнув, темноволосая танцовщица закружилась, стараясь попасть в такт нескладной мелодии.

Опирос постарался что-то сказать, перекрикивая визг свирелей. Тогда Кейн жестом приказал братьям отойти подальше. Не прерывая игры, Вебр и Хайган встали и тяжелым шагом отошли в угол, не отпуская пойманную девушку. Они обходились с ней весьма бесцеремонно. Глядя на них, Левардос осуждающе покачал головой, но остался на месте. Выражение лица его, как всегда, было равнодушно-настороженным.

Опирос наклонился к Кейну.

— Я спрашиваю тебя, секрет Амдерина умер вместе с ним?

— Секрет?

— Ну, как вызвать муз с помощью статуэток?

— А-а… Нет, не умер. Это довольно простое колдовство. Гений Амдерина проявился в создании этих скульптурных портретов; с их помощью любой, кто владеет оккультными знаниями, может вызвать музу.

— А тебе известно это колдовство? — спросил поэт напряженным голосам.

Кейн задумчиво поглядел на своего приятеля, размышляя, о многом ли тот догадывается.

— Известно.

Опирос молчал. Слышны были лишь визг свирелей, звон колокольчиков и тяжелое, хриплое дыхание танцовщицы. Казалось, таверну разделило невидимой стеной; резкие крики игроков в кости стали далекими и приглушенными.

— Если б я мог переступить порог мира сна, — медленно заговорил Опирос, — если б я мог увидеть, как рождается сон, отправиться по следу духов сна, чьи чары исчезают сразу после пробуждения… Клянусь семью глазами владыки Троэллета, Кейн! Ты можешь себе вообразить ту лавину, тот вдохновенный порыв, который охватил бы мою душу?

— И скорее всего ее бы и уничтожил, — фыркнул Кейн. — Допустим даже, что душа твоя вынесет изначальный хаос бесформенных мыслей и образов. Ну а если Клинур поведет тебя в мир ночных кошмаров? Что будет, если вместо того, чтобы увидеть бессмертные картины неземной красоты, ты очутишься в ловушке среди беспощадных ночных призраков, которые многих смельчаков довели до помешательства? Темной музе безразлично, являют ли ее сны райскую красу или кромешный ужас.

Поэт беззаботно рассмеялся.

— Меня бы это волновало, если бы я писал о солнце, цветах и любви. Но ты прекрасно знаешь, к чему я стремлюсь. Я хочу слагать оды в честь ночи, хочу воспевать порождения тьмы, возносящиеся из безымянных бездн; я хочу создавать поэзию кошмарного, и пусть другие лепечут о вещах обыденных и приятных. Черт побери, Кейн, мы столько ночей толковали с тобой об этом и всегда сходились на том, что истинно прекрасное и великое заключено в темной сфере бытия — смерть, тайна… Проявление чистой красоты точно так же парализует чувства, как слепой страх. Невыразимая любовь так же ранит душу, как невыразимый ужас. В миг наивысшего наслаждения ощущения, приносящие блаженство, невыносимо болезненны; экстаз и агония неразлучны… Я не могу писать «Вихри ночи», потому что не могу проникнуть в этот темный мир. Мне неведомы ощущения, которые я пытаюсь воссоздать. Всюду я искал пищу для вдохновения: читал скучные книги, отказался от своих привычек, ходил в безлюдные места, пробовал сомнительные наркотики…

И ничему не научился! Если бы я мог уговорить Клинур, чтобы она меня вдохновила, ввела в таинственный мир снов, — я бы согласился на любой кошмар…

Да нет, что я говорю, принял бы его с радостью, если бы благодаря этому смог создать совершенную поэму!

Кейн наморщил лоб. Собственно говоря, они были слишком похожи с Опиросом, чтобы он стал отговаривать поэта от подобного опыта, тем не менее…

— Конечно, решать тебе. Но я хочу, чтобы ты хорошо понимал, чем рискуешь, оказавшись за порогом сна. В сущности это будет не сон. Ты окажешься в объятиях Клинур и не сможешь вырваться из круга ночных кошмаров. Безумие будет продолжаться и продолжаться. К примеру: ты упадешь во сне — и проснешься в момент падения…

— О Боже, — прошептал Опирос. — Ты думаешь, что Амдерин…

— Это лишь одно из предположений. Мы не можем даже представить себе все опасности…

По таверне прокатилась волна шума. Толпа у игорного стола заволновалась.

Послышались гневные крики. Кто-то протестовал, выказывал недовольство, кто-то выкрикивал поздравления… Когда толпа немного рассеялась, показалась коренастая фигура Эбероса. Впереди шел светловолосый невольник-вальданец. Его широкие плечи сгибались под тяжестью туго набитого кожаного мешка.

На раскрасневшемся лице Эбероса заиграла улыбка.