Муза художника - [7]

Возможно, безосновательно в голову мне закрадывается мысль, что этой фразой она намекает на мое происхождение. Я чувствую, как лицо начинает гореть. Приходится напоминать себе: склонность поддаваться страстям и интересам, не подобающим леди, как и упрямый характер, — это наследство, доставшееся мне от непутевой матери. Испытывая благодарность к дяде за хорошее воспитание, полученное в его приличном доме, я склоняю голову и борюсь с внутренними порывами. Мне удается справиться с собой и не отпустить в адрес этой узколицей леди, которая слишком высоко взлетела (хоть и не так высоко, чтобы не позволять себе опускаться до подобных грязных намеков), какую-нибудь колкость или непристойность.

Свекровь находит выход из сложившейся неловкой ситуации и говорит:

— Для Виктора, разумеется, все должно служить искусству.

Задумчиво натягивая перчатки, она нежно на него смотрит.

— И я всегда говорила, моя дорогая, — обращается свекровь теперь уже ко мне, — неважно, какую женщину мой сын избрал для брака, при условии, что она не будет возражать против тихой жизни вдали от светского общества. Спокойная обстановка необходима ему для того, чтобы посвятить всего себя реализации своего таланта.

На этой возвышенной ноте наши гостьи наконец удаляются навстречу холодным осенним ветрам, дующим вдоль каналов.

Пятница, 27 октября.

Сегодня я получила весточку от Свена. Брат редко балует меня письмами, а ведь теперь, когда дяди, вырастившего нас обоих, нет в живых, он — это вся моя семья. Свен пишет из рыбацкого поселка где-то на севере. Говорит, ничего более непохожего на Париж и представить себе нельзя. В этом местечке, куда друзья пригласили его приехать порисовать, жизнь столетиями оставалась неизменной. Рыбаки ведут тот же образ жизни, что вели их отцы и деды. Все движется в соответствии с сезонами и циклами года. Несколько его друзей поселились там, чтобы рисовать тех, кто покоряет море и землю, добывая хлеб насущный; запечатлевать резкие линии побережья и морских горизонтов. Даже избалованные критики и пресыщенные парижские торговцы произведениями искусства способны понять мощь его творчества. Они просят больше подобных картин, отражающих представление о наших северных землях и передающих наш светлый дух в образах воды, грубых лодок и сетей, грязной домотканой одежды.

Как сестра, я прекрасно понимаю, что Свен — типичное дитя города и он сейчас примеряет на себя роль деревенского жителя, наполняя свои полотна образами, отражающими французское видение нордической красоты. Это одна из моих старушечьих мыслей! Но я тоже жила в Париже и знаю, что творится в том мире. Так и вижу, как под воздействием чувства товарищества, крепких напитков и свежего воздуха Свен вживается в образ, смешивая краски и уговаривая местных жителей позировать для него, словно знал это место всю свою жизнь. Но с другой стороны, разве не он из неуклюжего, ширококостного школьника, постоянно вырастающего из одежды, превратился в необузданного представителя богемы, просто съездив в Париж и растратив там полученное наследство?

Он даже связался с цыганкой — во всяком случае, так называла себя эта девушка, вплетавшая ленты с монетами в свои длинные волосы. Она позирует для Свена — или позировала. Как же ее зовут? Грасиела или что-то в этом духе. Одно время я думала, они поженятся, но, по-видимому, в богемных кругах это не принято. Свен, правда, написал несколько ее залитых солнцем портретов на фоне природы. Легкими штрихами, передающими непоседливость натурщицы, брат запечатлел ее гордо вскинутую голову, широкий лоб, узкий нос. Свен не упоминает о Грасиеле в своем последнем письме с побережья. Он пишет о штормовых днях, когда лодки не могут выйти в море; о местных женщинах, которые, по его впечатлению, надевают на себя всю имеющуюся одежду, отчего их нижние юбки наслаиваются друг на друга, словно листья капусты; о торговце из Парижа, интересующемся его картинами. Свен кажется счастливым, живым в новой обстановке. Он, может быть, приедет навестить нас на Рождество. Говорит, Париж научил его ценить родину, помог понять, как видеть ее и как передавать в искусстве.

Когда я прочитала письмо Виктору, товарищу и однокурснику Свена, он высказал другую точку зрения. В искусстве не имеет значения, свою ты пишешь родину или чужую, как несущественна и принадлежность изображаемых людей к тому или иному сословию. Мой муж говорит, что искусство — это красота форм: насколько четки линии и контуры, под каким наклоном падает свет из окна, чтобы пересечение стен и потолка выглядело прямым углом. У Виктора нет отдельной студии. Он рисует в квартире в старой части Копенгагена, где мы проживаем. У нас имеется кое-какая мебель, всего несколько хороших предметов, которые мы взяли с собой из отчих домов. В нашем жилище нет зеркал. Ведь даже мимолетный взгляд, брошенный Виктором в зеркало, может отвлечь его от работы.

БУХАРЕСТ, ЛЕТО 1984 ГОДА

К приезду Софии резиденция должна быть полностью готова. В каком бы настроении она ни вернулась из клиники в Норфолке, в приподнятом или подавленном, ничто не должно побеспокоить или огорчить ее. Все в этом большом и уютном доме будет обставлено, отделано и подобрано в соответствии с ее вкусом — от юбок и блузок, отутюженных и аккуратно развешанных в шкафу, до нового флакона «Белой сирени» на ночном столике и вышивки ее бабушки в рамке на стене кухни.