Муза - [11]

– Что думаешь? – спросил Лори. Вне яркого кухонного света черты его лица казались мягче.

– Я? Да я всего лишь машинистка, – ответила я.

– Да брось. Я слышал твои стихи. Вот и из этого сделай стихи.

– Так не получится… – начала я, не сразу догадавшись, что он надо мной подтрунивает. Я смутилась и снова повернулась к картине. –  Полагаю, она очень необычная. Краски, сюжет. Интересно, когда она создана? Не то на прошлой неделе, не то в прошлом веке.

– Или еще раньше, – с готовностью откликнулся Лори.

Я снова окинула взглядом старомодные поля на заднем плане картины, а потом и фигуры.

– Вряд ли. Платье и кардиган девушки, похоже, более современные.

– Как думаешь, это сусальное золото?

Склонившись над картиной, Лори показал пальцем на львиную гриву, развевающиеся пряди которой поблескивали. Голова Лори оказалась совсем рядом с моей, и я почувствовала запах его кожи, с призвуком лосьона после бритья. У меня даже мурашки побежали по телу.

– Оделль? – окликнул он меня.

– Это необычное полотно, – поспешно ответила я, как будто знала, как выглядит обычное полотно. Я выпрямилась. – Мистер Скотт, что вы собираетесь с ним делать?

Лори повернулся ко мне и улыбнулся. Оранжевый свет падал ему на лицо таким образом, что образовалась зловещая тень.

– Мне нравится, когда ты называешь меня «мистер Скотт».

– В таком случае я буду называть тебя Лори.

Он засмеялся, и у меня дрогнула челюсть – я тоже едва не улыбнулась.

– Вряд ли это любительская работа, – предположила я. – А что знала о ней твоя мать?

– Понятия не имею. И знаю я только то, что мама повсюду брала картину с собой. Дома картина всегда была у нее в спальне. Ей не хотелось, чтобы полотно находилось в тех комнатах, где бывали посторонние.

Я указала на инициалы в правой нижней части картины.

– Кто это – И. Р.?

Лори пожал плечами:

– Прозорливость не относится к моим сильным сторонам.

Конечно, у меня возникла масса вопросов: что Лори относил к своим сильным сторонам, суждено ли мне было это узнать, да и почему меня это интересовало – и по этой ли причине я чувствовала себя не в своей тарелке?

Опасаясь, что Лори сможет прочесть мои мысли, я опустила голову и снова посмотрела на девушку на картине. На ней были светло-голубое платье и темный шерстяной кардиган – я даже разглядела вязку косичкой. Голова, которую она держала в руках, была с длинной черной косой, тревожно змеившейся и падавшей на красную землю. К моему удивлению, эта парящая в воздухе, лишенная тела голова вовсе не казалась мертвой. Она словно приглашала меня войти в картину, хотя в ее глазах был оттенок предупреждения. Вообще-то ни одна из фигур не излучала особого радушия. Обе девушки, по-видимому, забыли о присутствии льва, то ли готовившегося к броску, то ли пока затаившегося.

– Мне нужно идти, – сказала я, буквально всучив картину удивленному Лори.

Молодой человек, стихи, «Дюбонне», замужество Синт, картина… Внезапно мне захотелось остаться одной.

Лори взял у меня полотно и закрыл багажник. Потом посмотрел на меня сверху вниз, склонив голову набок.

– У тебя все в порядке? Хочешь, я тебя провожу?

– Да, – ответила я. – То есть нет… У меня все в порядке. У меня все хорошо Спасибо. Извини. Была рада знакомству. Удачи тебе.

Я повернулась и направилась ко входу в многоквартирный дом. Лори окликнул меня.

– Эй, Оделль!

Я обернулась. Он стоял, сунув руки в карманы кожаной куртки и снова ссутулившись.

– Я… знаешь… у тебя и вправду хорошее стихотворение.

– Это всегда требует больше времени, чем вы думаете, мистер Скотт, – сказала я.

Он засмеялся, и я тоже искренне улыбнулась, испытывая облегчение оттого, что больше не стояла в свете уличного фонаря.

5

Когда я была маленькой, мы с мамой каждое воскресенье приходили на обед в дом Синт. Четыре часа дня, большой котелок на плите, каждый подходит и сам зачерпывает себе еду – а после обеда, в половине восьмого, мы придвигали стулья поближе к радиоприемнику и слушали программу Би-би-си «Карибские голоса», единственную передачу, которая имела значение для того, кто мечтал стать писателем.

И вот какая в высшей степени странная вещь: поэты из Барбадоса, Тринидада, Ямайки, Гренады, Антигуа – любой части Карибов – отправляли свои произведения в Буш-хаус, расположенный в лондонском Олдвиче, чтобы у себя на родине, на другом конце Атлантики, в тысячах миль от Лондона, слушать собственные произведения по английскому радио. Вероятно, на островах не было возможности самим передавать тексты своих авторов по радио, и я с раннего детства была под большим впечатлением от того факта, что, если бы я захотела стать писательницей, мне потребовалось бы получить одобрение от метрополии, добиться имперской резолюции о том, что мои слова пригодны для трансляции в эфире.

В основном передавали произведения мужчин, но с особым восхищением я воспринимала слова и голоса Уны Марсон[13], Глэдис Линдо[14], Констанс Колльер[15], а тут еще и Синт восклицала: «Когда-нибудь и тебя будут читать, Делли», и, глядя на ее маленькое сияющее лицо в обрамлении косичек, я всегда готова была поверить ее предсказаниям. Еще в семилетнем возрасте Синт оказалась единственной, кто всегда побуждал меня не оставлять моих стараний. К 1960 году программа закончила свое существование, а через два года я приехала в Англию, не имея ни малейшего представления о том, что мне делать с моими произведениями. Работа в обувном магазине отнимала слишком много времени, теперь я писала только оставшись в одиночестве, и Синт, вероятно видевшая стопки записных книжек, никогда не покидавших моей спальни, больше уже не пытала меня на эту тему.