Мутные воды дельты - [10]

Вскоре приезжают врачи и милиция. Врачи почти сразу отбывают, увозя с собой Архипыча, а милиционеры пытаются разогнать толпу, но у них ничего не получается. Тогда они просят хотя бы убрать детей, то есть нас, но это тоже невозможно. Утопленник — это событие, которого мы не можем пропустить, мы просовываем головы в малейший зазор между телами взрослых, мы висим на самом краю парапета с риском свалиться в воду, мы протестующе верещим, и в конце концов нас оставляют в покое, и мы выбираем себе позицию поудобней, откуда все видно отлично, и наблюдаем, как милиционеры с помощью добровольцев из рыбаков помоложе вытаскивают труп на лестницу. Один из рыбаков держит удочку Архипыча, и выглядит это настолько обычно, словно там, внизу, вытаскивают не мертвого человека, а особо крупного сазана.

Мы, сидя на парапете, жмемся друг к другу. Нам и жутко, и сладко одновременно. В этом возрасте любопытство — преобладающее чувство, все остальные, в том числе страх и отвращение, плетутся где-то в кильватере, и мы жадно смотрим вниз. Нам уже доводилось видеть утопленника — прошлой весной. Но тот, Гошка Хрычев, по прозвищу Портянка, известный алкаш, утонул еще осенью, вмерз в лед, и по весне его нашли, вырубили изо льда и так, в ледяной глыбе, и привезли на берег. Зрелище было мерзкое — не человек, а распухшая сине-зеленая безлицая и безглазая кукла с лохмами отстающего мяса, уже изрядно попорченная рыбами. Этот же выглядит много лучше, хотя и над ним успели поработать рыбы. Но он мал ростом, он почему-то очень мал ростом, это не взрослый человек, это мальчишка, и когда перед нами мелькает его лицо, мы невольно вскрикиваем от изумления и ужаса. Его еще можно узнать. Это Сережка Бортников.

Мы ошарашенно переглядываемся, и лицо Мишки мертвеет — он единственный среди нас поддерживал с Серым отношения, которые с натяжкой можно назвать «дружескими». Получается, все время, пока мы думали, что Серый объедается арбузами где-то на бахчах, его в реке объедали рыбы. На Бортникове только короткие шорты — в них, без майки, он обычно и ходил, и купался — потому-то и не удивительно, что никто не нашел его одежду и не встревожился. Я вспоминаю о треснувшей поперек сандалии, за которую зацепился Виткин крючок, — значит, это действительно была Серегина. В воду она могла попасть как угодно — сандалии могли случайно уронить, столкнуть со ступеньки, где многие купающиеся оставляют обувь, могли, наконец, просто выбросить — в шутку или назло.

Значит, все это время, пока мы рыбачили, Серый был там. Я пытаюсь вспомнить, когда же он пропал — четыре дня назад? Пять?

Люди за парапетом и на лестнице шепчутся и качают головами. Кто-то осторожно крестится. Среди зрителей уже достаточно женщин, и многие из них всхлипывают по покойнику — не обязательно потому, что им очень жаль Сережку (как я уже говорил, до него никому не было дела), просто так положено. По толпе летает одно и то же: «Потонул пацан! Доплавался!»

Если бы мы своими глазами не видели тело там внизу, на лестнице, мы бы в жизни в это не поверили. Серега Бортников утонул! Серый плавал лучше всех на нашей улице, даже лучше Веньки, он и покрепче Веньки был, и уж если у кого и был шанс без труда доплыть до острова, так это у него. Он часто заплывал далеко и в реке чувствовал себя как рыба, и течение ему было нипочем. Как мог он утонуть? Что с ним случилось?

— Что это у него с ногой? — вдруг хрипло спрашивает Мишка.

На распухшей голени Бортникова огромный синяк — не синяк — полукруглая, полумесяцем, ссадина на всю голень, словно кожу содрало наждаком или асфальтом. Я невольно вспоминаю сбитую коленку Виты — похоже, но…

— Может, за парапет зацепило течением, — тускло бормочет Венька. — Или где по дну проволокло. Содрало.

Больше о ссадине никто не говорит, а вскоре Бортникова увозят, и народ начинает расходиться. А солнце уже стоит высоко и река весело играет под ним, она такая же, как и всегда, и в ней весело, зазывно всплескивает рыба. Но мы быстро, молча сматываем удочки и уходим с набережной. Ни о какой рыбалке, конечно, уже не может быть и речи.

Отца дома еще нет, а мать уже все знает и обращается со мной бережно, как с хрустальной вазой. Она даже выставляет передо мной тарелочку с деликатесом — тонко нарезанной сырокопченой колбасой, но у меня перед глазами стоит распухшая нога Серого, и тарелочку я отодвигаю. Ухожу в комнату и забиваюсь в большое старое кресло, в котором обычно сидит отец. Сегодня я впервые вблизи увидел смерть — смерть реальную. Это не Портянка, это мальчишка моего возраста, это хорошо знакомый мне мальчишка, и на его месте мог бы оказаться кто-нибудь из моих друзей, мог бы оказаться даже я, даже Юй… Смерть омерзительна, в ней нет ничего романтичного, и теперь я сомневаюсь, что когда-нибудь поплыву на остров. Я даже не знаю, смогу ли теперь купаться в Волге и ловить рыбу, как раньше.

Отчего-то меня очень беспокоит ссадина на ноге Бортникова, эта большой полумесяц содранной, стертой кожи, и я пытаюсь сообразить, откуда она могла взяться, но ничего придумать не могу. Почему мог утонуть Серый? Ударился головой? Свело ногу? Зацепился за что-нибудь? Или его утопили?