Мутант - [14]

Так они нашли ответ, и Бартон сделался пионером джунглей, обращая свой острый ум против животной дикости тигра или питона. Если бы это решение тогда не было найдено, то Бартона сейчас могло бы не быть в живых. Ведь обычные люди все еще были насторожены, все еще нетерпимы.

К тому же его не интересовал внешний мир; он просто не мог быть другим. Неизбежно было то, что он рос в усталости от неуловимой симфонии мысли, живой волной перекатывающейся даже через моря и пустыни. Мысленный барьер не спасал; даже за этой защитной стеной чувствовался бьющий по ней поток мысли. Только в необъятных пространствах неба можно было найти временное укрытие.

Металлическая стрекоза ввинчивалась в небо, слегка вздрагивая под порывами ветра. Озеро под Бартоном превратилось в десятицентовую монету. Вокруг него раскинулись еще более разросшиеся за пятьдесят лет леса Лимберлоста, болотистая пустыня, в которой постоянно перемещались странствующие банды недовольных, неспособных приспособиться к общественной жизни в сотнях тысяч поселений, разбросанных по всей Америке, и боящихся объединиться. Они были антиобщественны и, вероятно, в конце концов просто обречены на вымирание.

Озеро превратилось в точку и исчезло. Внизу грузовой вертолет тянул за собой на запад цепочку планеров — наверно с треской из Великих городов Побережья, или виноградом для вина с виноградников Новой Англии. Названия в отличие от страны не слишком изменились. Слишком сильно сказывалось языковое наследие. Давно уже не существовало городов под названием Нью-Йорк, Чикаго или Сан-Франциско; было психологическое табу, знакомая фуга, принявшая форму такую, что новые маленькие узкоспециализированные поселения никогда не назывались по имени пораженных раком разоренных зон, однажды названных Нью-Орлеаном или Денвером. Из американской, да и из мировой истории пришли названия — Модок и Лафитт, Линкольн, Рокси, Потомак, Моухассет, Америкэн Ган, Конестога. Лафитт, расположенный на побережье Мексиканского Залива, посылал корабли с рыбными деликатесами порджи и помпано в Линкольн и Рокси в сельскохозяйственном поясе; Америкэн Ган выпускал оборудование для ферм, а Конестога, откуда сейчас летел Бартон, находилась в районе рудников. Там тоже был зоопарк умеренных широт, один из многих, которые Бартон обслуживал на всем пространстве от Паджета до Флориды.

Он закрыл глаза. Необходимость заставляла Болди проявлять социальную сознательность, а когда мир лежал под ним подобно карте, было очень трудно не представить его утыканным головками цветных булавок — очень много черных и очень мало белых. Обычные люди и Болди. Кроме того, кое-что нужно было сказать об интеллекте. В джунглях обезьяна в красной куртке была бы разорвана на части своими неодетыми сородичами.

А сейчас вокруг Бартона расстилалась синяя пустота воздушного океана; потоки мировой мысли стихли до слабого, почти неощутимого ритма. Он закрыл кабину, добавил газ и перевел воздушные рули, позволив машине набирать высоту. Он откинулся на мягкое сидение, в холодной настороженности готовности включить руки в работу, если вертолет вдруг попадет в один из непредсказуемых всплесков мысленного гнева. Пока же он отдыхал в одиночестве, в полной тишине и бездействии.

Его разум был совершенно чист. Полное спокойствие, что-то вроде нирваны, утешило его. Далеко внизу бурлил мир, посылая вибрации, нестройно звучавшие сквозь слои эфира, но очень немногие излучения достигали этой высоты, да и те не беспокоили Бартона. С закрытыми глазами, полностью расслабленный, он выглядел на время забывшим о жизни.

Это было спасение для умов с повышенной чувствительностью. С первого взгляда мало кто узнавал в Бартоне Болди; он носил парик с короткими коричневыми волосами, а годы, проведенные в джунглях, сделали его почти нездорово тощим. Болди, по природе далекие от атлетических соревнований, и соревновались только между собой, были склонны к дряблости, но Бартона нельзя было назвать дряблым. Хищники-охотники заставляли его быть в хорошей физической форме. А сейчас, высоко над землей, он расслабился, как делали это сотни других Болди, давая отдых своему напряженному сознанию в синем покое высоких слоев атмосферы.

Иногда он открывал глаза и смотрел сквозь прозрачную панель потолка. Небо было довольно темным, сверкали редкие звезды. Так он лежал некоторое время, просто наблюдая. «Болди, — думал он, — первыми займутся межпланетными путешествиями. Вокруг нас неосвоенные новые миры, а новой расе нужен новый мир.»

Но это могло подождать. Бартону потребовалось много времени, чтобы понять, что важна его раса, а не он сам. Пока к Болди не пришло подобное знание, он не был действительно зрелым. До этого он постоянно представлял собой возможную потенциальную опасность. Впрочем сейчас Бартон уже сориентировался и нашел подобно многим Болди компромисс между собой и расой. И это включало, главным образом, развитие социального инстинкта и дипломатии.

Незаметно пролетели несколько часов. Бартон нашел в отсеке пакет с пищевым концентратом, сморщился, увидев коричневые капсулы, и засунул их обратно. Нет. Пока он в Америке, он хочет роскоши цивилизации. В Африке он съел достаточно концентрата, чтобы подавить свои вкусовые рецепторы. И все из-за того, что некоторая дичь вызывала у него просто физическое отвращение после контакта с разумом этих существ. Он не был вегетарианцем, мог запросто отбросить эмоции, но, к примеру, обезьяну он не смог бы съесть никогда.