Мусульманская Испания - [42]

В его уста таким крепчайшим впился поцелуем,

Что, оторвавшись от меня, он стал почти беззубым[76].

Если в этой поэзии и присутствует специфический лиризм и многие почувствовали его, с тех пор как барон Мак-Гукин де Слэн привлек к нему внимание[77], то он заключается в преобладании определенных тем, эмоциональных обертонов, быть может, в чуть большем единстве настроения и образной системы, как в великолепном описании неприступной горы[78], принадлежащем Ибн Хафадже, или в приводимом ниже отрывке Ибн Кузмана об отряде всадников, все метафоры которого почерпнуты «из воды»:

Коней, подобных буйному потоку, оседлав, они скакали,

приторочив

К упругим конским крупам древки копий, блистающие

водной синевой;

Волна клинков застыла в ножнах наготове,

Блистают, словно пена, шишаки.

И ратные доспехи обтекают тела мужей

Озериою водой, лишь плечи оставляя на свободе[79].

Значительным представляется следующее обстоятельство: там, где андалусская литературная практика отрывается от восточной традиции, она движется в сторону европейских вкусов. Смешение рас отнюдь не может объяснить этого явления: как уже было показано, мусульманские завоеватели не нашли в Испании культуры, достойной подражания. Но у коренного населения была хотя бы народная литература, и в обществе, которое возникло там,— обществе, которому удавалось сохранить лишь немногие барьеры между мувалладами и мосарабами, зачастую оказывавшимися близкими родственниками, обществе, которое настолько приспособилось к сосуществованию различных культур, что вопреки различным календарям даты некоторых особо популярных мусульманских праздников были подогнаны к христианским,— эта народная литература должна была слиться, смешаться с литературой пришельцев. И действительно, один текст XIII в. утверждает, что ранние андалусцы пели «либо на манер назарейцев, либо на манер арабских погонщиков верблюдов»[80]. Нетрудно представить себе, что, коль скоро такая гибридизация происходила па массовом уровне, некоторые черты ее, просачиваясь через народную литературу, медленно проникали даже в полные условностей произведения элиты[81].

Весьма вероятно, что именно так происходило развитие строфических форм — мувашшаха и заджала, которые бесспорно представляют собой андалусский вклад в арабскую поэзию. Простейший вид мувашшаха — это стихотворение из пяти или более строф, открывающееся куплетом, который может далее использоваться как рефрен, во всяком случае — как повторяющийся элемент. Таким образом, каждая строфа состоит из трех строк с собственной рифмой, за которыми следуют две строки, повторяющие рифму первого куплета, по схеме:

А А ббб АА (АА) вввАА(АА) и т. д.

Разумеется, у этой схемы есть много разновидностей и вариантов. Заключительный куплет, называемый харджа, служит кульминацией всего стихотворения, и ранние источники по теории мувашшаха отмечают, что харджу следует сочинять сначала; однако можно и заимствовать этот куплет. В тех же источниках указывается, что харджа должна быть остроумной и эффектной и писать ее надо не на классическом арабском, а на местном наречии или на романском диалекте. В последние годы действительно были найдены такие харджи, они написаны на смеси арабского и романского просторечных диалектов и почти всегда — от лица женщины.

Заджал всегда создавался на разговорном языке, схема рифмовки в нем обычно более проста: заключительная строчка каждой строфы повторяет рифму первого куплета:

ААбббА(АА) и т. д.[82]

Некоторые андалусские мувашшахи были написаны в метрах, близких к классическим арабским. Однако были и другие, особенно поразившие Ибн Сана ал-Мулка (ум. в 1212 г.), пропагандиста этого жанра на востоке мусульманского мира, тем, что при чтении ухо не улавливает в них метра вовсе[83], хотя предполагается, что когда их поют, то с помощью растягивания или сокращения гласных они как-то укладываются в ритмические рамки. Между этими двумя крайностями можно выделить и многочисленные совпадения с силлабической системой, возможно происходящей от квантитативных классических метров, но значительно отошедшей от них. Это выдвигает новые увлекательные проблемы, которые еще только ждут разрешения[84].

Мувашшах и заджал лишь две из многих неклассических форм поэзии, получивших распространение в арабоязычных странах[85]. По крайней мере одна подобная форма — мавалия, как сообщают, была в употреблении в Ираке еще в VIII в. Известны; также строфические композиции, приписываемые багдадским поэтам Абу Нувасу (ум. ок. 813 г.) и Ибн ал-Мутаззу (ум. в 908 г.), которые можно считать предвестниками мувашшаха[86]. Однако нет прямых свидетельств, что эти единичные образцы служили моделями кому-либо из поздних поэтов. Можно лишь утверждать, что в восточноарабских землях развитие строфических форм оставалось в основном монополией народной литературы, пока андалусцы не подняли мувашшах и заджал до такого уровня, что они стали предметом восхищения и подражания со стороны всех образованные мусульман; так что первенство ал-Андалуса в этой области неоспоримо.

Самые ранние известные мувашшахи датируются XI в., но само «изобретение» их приписывает поэту из Кабры, который умер в начале X в. «Изобретение» означает лишь, что он первым придал мувашшаху приемлемую в литературном кругу форму, так как сам характер харджи выдает народное происхождение этой формы: возможно, это были песни, которые распевали перед арабской публикой местные певицы. Гарсиа Гомес показывает, что любой арабский поэт, чье ухо уловило в народной песне звучную строку, вполне мог написать под нее первый мувашшах