«Мустанг» против «Коломбины», или Провинциальная мафийка - [38]

Да, так насчет «мерседеса». Лучше всего слетать бы в столицу. После того как завершится намеченная операция на тридцать, ну, при всех издержках, на двадцать пять тысяч – вместе с накопленным должно хватить…

Откинув голову на подголовник, мечтательно щурясь на голубоватый ароматный дымок «Мальборо», Корнев позевывал томно, поигрывал пальцами по баранке в такт шлягеру.

Правая дверца рывком открылась, шлепнулся рядом парень в коричневой спортивной куртке, в клетчатой ковбойке и джинсах.

– Здорово!

– Привет. Чего вы все тут торчите, обэхээсникам глаза мозолите? Других мест в городе вам не хватает?

– Тебя ждали. Сегодня ж основным цехам получку дают, на выпивку жор большой, клиенты косяками ходят. У кого чего было, все толканули. Ханыги вон, пехота похмельная, клянчат хоть одну в долг, а у меня нету.

– В долг? Бог подаст. Я им не общество «Милосердие». Такса известна: девять бутылок продадут, десятая им премиальная. И чтоб деньги несли сполна, иначе морды бей, чтоб порядок был.

Парень повернул к Корневу крепкое, плотное лицо с прямым, по одной линии со лбом, носом, глянул вприщур, полез в карман джинсов, выгреб горстью мятые десятки, рубли, трешки, кинул на колени хозяину.

– На вот, считай.

Корнев стал расправлять купюры, раскладывать синенькие к синеньким, красные к красным… Прикинул, сколько тут.

– Все-таки дал бутылку в долг? Эх, Сережа, добрая ты душа.

– С похмеляги же мужики. Не боись, рассчитаются. На вот мой четвертак и не скули.

– Не надо, забери обратно. Я ведь не от жадности, а чтоб не разбалтывались от подачек. Забери, сказано, свою бумажку. Скоро мы с тобой начнем тысячи считать.

– Тыщи? Наколол фраера, что ли? Или этот твой нюхач Сопляк все же марафет нанюхал?

– Вот именно. Говорит, на днях привезут из Средней Азии.

– Когда – на днях?

– Должны на этой неделе. С кило сырца.

– Ого! Тыщ на сорок?

– Возможно, и больше.

– Ты уж, поди, и деньгу приготовил?

– «Куклой»[2] обойдешься. Чего нос воротишь?

– Грязное ты дело мастыришь.

– Не грязнее твоих делишек, Сережа. Я-то никого не насилую, не душу, не граблю. Мне добровольно деньги несут…

– Падла ты, понял?! Я на тебя тут бомблю, тебе шестерю, а ты старье напоминаешь, чего и легавые забыли! Послать тебя к…

– Не пошлешь, Сережа. Забыл, на чьем «Жигуле» ездишь?

– На своем. Ксивы на мою фамилию!

– А чья у меня расписка на пять тысяч? Под ней тоже твоя фамилия стоит.

– С моей распиской в суд побежишь?

– Надо будет, представлю, кому следует. Мне бояться нечего.

– Ну ж ты и коз-зел!

– А ты не будь ослом, когда тысячи сами в руки плывут.

Помолчали, покурили.

– На хрена тебе это сдалось? Сколько народу на тебя шустрит, от бомбежки самое малое две сотни в день имеешь, мало?

– С вами заимеешь. После праздников в торговле все лимиты выпиты, сам говоришь, что жор сегодня…

Левую дверцу «Мустанга» дернула, приоткрыла расписанная орлами и якорями рука, сиплый голос проблеял просительно:

– Друг, пару бутыльков мне…

– Этим не занимаюсь! – отрезал Корнев, захлопнул дверцу. – Видал? А вы тут филоните.

– Чего – мы? Давай товар, будем бомбить.

– Прямо здесь, что ли, с бутылками шарашиться? Вылезай. Заруливай за мной.

Через минуту черная «Волга» отъехала. За ней из легковушечного ряда выскочил и помчался серый «Жигуль».

15

– Как сегодня ваша подопечная?

– Наша подопечная скоро станет вашей, – покачала головой Ладунина. – Подследственной, или как это называется? Что, тюрьма для нее неизбежна? Жаль. Девчонка только приходит в разум, хочет избавиться от наваждения, а вдруг суд, камера, общество преступников… Как обстоят ее дела?

– В прошлом году Усть-Лагвинский ОБХСС выявил группу расхитителей и сбытчиков лекарственных препаратов с фармацевтической фабрики. На общем фоне преступной группы роль Вальковой довольно скромная, уголовное дело против нее было приостановлено, и возобновлять его, кажется, не намерены. У них тоже не хватает сил прорабатывать досконально каждый мелкий эпизод.

– Скажите ей это еще раз. У нее постоянно на уме всякие страхи, пусть успокоится, не помышляет о побеге.

– Как она себя чувствует?

– Уже без наркотика, на общеукрепляющем лечении. Прежней депрессии нет, хотя травмированная психика не скоро придет в норму.

Шагая за главврачом по коридору, Калитин опять с горечью замечал на всем печать опрятной бедности. Реставрировать человеческие души в таких условиях – поистине гражданский подвиг. И врачей, и больных. Многих пациентов гонит сюда не осознанное желание излечиться, а угроза увольнения, отправки в лечебно-трудовой профилакторий. Или больше некуда деваться, кроме как в эти до предела заселенные палаты, на коридорные койки.

– Да, такие вот наши пациенты, – заметила Ладунина его оглядки. – Вон того хрипуна привезли ночью на «скорой» в состоянии белой горячки. Чудилось, что угрожают какие-то враги, договариваются убить, сидят они под койкой, под подушкой. Шумный был, возбужденный, кричал, метался. Следовало бы его в изолированную палату, но у нас одна такая, в ней лежит Валькова, она тоже нуждается в покое. Пришлось алкоголику ввести снотворное и уложить в коридоре. Поступит еще такой буян, придется и Лизу переводить в общую палату. А рановато, всех она еще боится. И что отрадно – стыдится. Осталась совесть, значит, не все потеряно.