«Мустанг» против «Коломбины», или Провинциальная мафийка - [19]

Капитан Калктин слушал приятеля, щурясь через очки на веселые весенние солнечные зайчики по потолку – отблеск лужи на дворе. Каждый год в апреле личный состав райотдела выходит на субботник благоустраивать территорию, засыпать щебенкой выбоины. Через месяц-другой щебенка растаскивается скатами машин, выбоины остаются, заполняются водой, и после дождя долго стоят лужи. Забетонировать бы капитально. Но в повседневной текучке такая разумная идея забывается, и следующей весной опять субботник, и щебенка завезена впрок на пятилетку…

В Кировском РОВД капитан Калитин служил сравнительно недавно, переведен из горотдела. Официально – для укрепления районного отдела БХСС, фактически – «не сошелся характером» с начальством. Интеллигентный, всегда корректный даже с явными преступниками, Константин Васильевич Калитин как-то ухитрялся портить отношения как раз с теми, с кем портить их не следовало. Кое-кто считал его излишне принципиальным, иные просто неразумно упрямым. При этом не отрицались его работоспособность, разносторонние познания, необходимые при расследовании многообразных хищений. На новом месте он ближе всех сошелся с начальником отдела уголовного розыска Мельниковым. Как выдавалась свободная минута, они беседовали, обычно в кабинете Мельникова, о работе, о новостях.

– Я могу понять психологию заурядного уголовника, – сказал Мельников. – Уличного хулигана, к примеру, толкает на гнусные подвиги комплекс собственной неполноценности. А что движет твоими подопечными, Костя? Растратчиками, взяточниками, махинаторами с высоким положением? Публика все неглупая, работать они умеют, неплохо зарабатывают. Они рискуют несравненно большим, нежели прощелыга-тунеядец, который не имеет ни служебного положения, ни уважения окружающих, ни имущества, ни семьи. Тот же таксист Зворыкин, если он, допустим, в самом деле бомбежник. Спекулянтов штрафует милиция, грабят и бьют алкаши-покупатели, так стоит ли игра свеч?

– Ну, во-первых, всякий мнит, что в неприятные обстоятельства попадают другие, а он, такой умный и удачливый, никогда. Это свойственно и твоим блатным, так ведь? Во-вторых, доход от спекуляции многократно превышает сумму штрафа в случае провала. В-третьих, стирается грань между законным и незаконным занятием: в государственном магазине говяжья тушенка по так называемой договорной, весьма высокой цене продается открыто, так почему бомбежнику не заниматься водочным бизнесом? Заурядный вор все же сознает, что совершает проступок, а бомбежник видит в преследовании лишь каприз милиции. Закон, между прочим, ограничивает наши права куда суровее, чем спекуляцию водкой, пугая бомбежника символическим штрафом…

В дверь кабинета коротко стукнули, заглянул старший лейтенант Репеев.

– Здравия желаю, друзья. Как жизнь? – Репеев подал руку Мельникову, Калитину, сел верхом на свободный стул.

– Жизнь, Лев Николаевич, бьет ключом. И все по голове. И нельзя ее привлечь за хулиганство по двести шестой статье. – Мельников подмигнул Калитину. – Поэтому обэхээсник высказывает недовольство существующими законами.

– То есть как недовольство? – дружелюбно усмехнулся Репеев. – Закон требует неукоснительного исполнения, а не обсуждения.

– Вот и я ему то же. А он говорит, что закон охраняет спекулянтов. Ты ему объясни, Лев Николаевич.

– А что, собственно, не устраивает капитана Калитина?

– А он считает, что водочных барыг надо этапировать прямо на каторгу, чтоб другим неповадно было.

Мельников проговорил это с серьезной миной, Калитин изобразил на лице непреклонную хмурость. Репеев посмотрел на них обоих и поверил – «купился».

– Это, товарищи, обывательское заблуждение. Доказано, что жестокость наказания не исправляет, а только усугубляет преступные наклонности.

– Да что ты?! И кем же это доказано? – притворно изумился Мельников.

– Ну, наукой доказано. – Политотделец уловил наконец иронию в глазах собеседника, сам охотно засмеялся. – Что, вам потрепаться захотелось? Сами газеты читаете, что вам объяснять.

– Лева, на то ты и прикомандирован к нашему отделению, чтобы приобщать нас к новейшим достижениям науки. Растолкуй, сделай милость, какими же экспериментами ученые мужи установили бесполезность жестких наказаний?

– Дело не в жестокости, а в неотвратимости кары, понятно объясняю? Ленин учил, что надо сначала убедить, потом уж принудить.

– Где это Ленин сказал?

– Ну, я не помню… На курсах усовершенствования нам говорили…

– Оно и видно, как там тебя усовершенствовали: повторяешь цитату, как попугай, не осмысливая.

– Мельников, я попросил бы…

– Погоди, Лева, не ерепенься. Ты мне понятно объясни: если сперва убедили, так зачем же потом принуждать?

– Ты, Михаил Сергеевич, и мысль из трудов Ленина ставишь под сомнение?

– Хочу прочитать эту мысль в контексте, а не в изложении инструктора политотдела. Но ты продолжай, Лева. Итак, жесткие кары преступника не исправляют? Так что же с ним делать, с убийцей, вором, насильником, чтобы он стал полезным членом общества?

– Какие-то детские вопросы ты ставишь!

– И детские вопросы требуют взрослого ответа. Видишь ли, Лева, мы практики, реалисты. А мудрецы вроде тебя почему-то все надеются, что будет как в песне: «Вдруг у разбойника лютого совесть господь пробудил». И разбойник тот песенный «бросил набеги творить», в монастырь подался. Я вот, грешный, во внезапную совесть от господа не верую. Не верю и в нашу нынешнюю «гуманизацию», при которой преступность растет как на дрожжах.