Мустафа Голубич – тайный агент Сталина - [40]

– И что же ты? – повернулся к нему Голубич.

– Я сказал, что этот вопрос нужно обсудить на общем нашем заседании, где все смогут высказаться.

– Кстати, а что ты о нем думаешь? Ты с ним и его «товарищами» Джиласом и Карделем в Москве встречался? – спросил Мустафу Горкич.

– Так, видел несколько раз в Коминтерне, перекинулся парой слов, но с Иосипом не разговаривал. Да мы с ним никогда и не были один на один. А где он сейчас?

– Сейчас он у Зденека Райха. Проверяет бухгалтерские книги. Центр хочет знать, на что мы тратим партийные деньги.

– Проверяет бухгалтерские книги… коммунист – революционер… какая-то бюрократическая организация. Заседания, протоколы, отчеты, бухгалтерия, канцелярия. Что с вами происходит, други мои. Неужели, без всего этого нельзя сделать революцию?

Дверь в кабинет резко распахивается, входит Йосип Броз Тито. За ним Жуевич с кипой канцелярских папок.

Йосип Броз подчеркнуто деловит, энергичен. Говорит властно, тоном начальника, которому нельзя возражать, за ним можно только записывать мудрые мысли и указания.

– Я просмотрел ваши финансовые документы. Мне кое-что непонятно. Ну, например, как вы умудрились сохранить все деньги, полученные от партвзносов и как помощь? Объясните, на что же вы жили, работали? Или вы не работали?

– Я уже тебя, товарищ Броз, просил не делать преждевременных выводов, а знакомиться с реальным положением дел, – начинает заводиться Горкич. – И, пожалуйста, оставь свой менторский тон. Перед тобой не дети и на партийной работе мы не меньше тебя. Поэтому нас учить…

– Спокойно, учиться всем полезно. Так учил нас Ленин, – лениво возразил Тито, оглядывая лица присутствующих. Его взгляд наталкивается на Голубича. Тот сидит с независимым и незаинтересованным лицом, спокойно покачивая носком начищенного штиблета. Тито хмурится и замолкает. Он явно не хочет продолжать разговор в присутствии Мустафы. Тот понимает, поднимается и медленно, не прощаясь, выходит из кабинета.

– А этот, он что, часто здесь бывает? – спрашивает Броз ему вдогонку.

Все молчат. Наконец, Горкич объясняет.

– У нас двери открыты для всех, особенно для соотечественников. Люди приходят с разными вопросами. А кто и с проблемами. А наших разбросало по всей Европе.

– А этот, чем он занимается?

– Да мы как-то особенно не интересовались. Я знаю, что он работает по линии «Красного креста», но точно не знаю. Ну, так как наши финансовые дела? – сменил Горкич тему разговора.

– Я вот спросил, как вы умудрились деньги сохранить, на что жили?

– Очень просто, товарищ Броз. Мы все полученные суммы положили в разные банки, а живем и работаем на проценты от вкладов.

– Ага. Рантье, значит. Ну, ну.

* * *

Рассказывает Чолакович: «Я совершенно неожиданно встретил Мустафу в одном из парижских музеев. Я был с дамой и пытался очаровать ее своим знанием современной живописи, поэтому очень старался. Мою цветистую речь прервал знакомый насмешливый голос:

– Извините, что перебиваю, но не могу не выразить свое восхищение вашей речью, хотя некоторые мысли, по-моему, несколько спорные.

– Дорогой мой… – и я замолчал, потому что не знал, под каким именем Мустафа бродит по Парижу.

Но больше всего меня поразил его вид. Он очень исхудал, запавшие глаза были воспалены. В заметно поредевших волосах появилось много седины.

– Да-да, это именно я, – понял мою паузу Голубич и, повернувшись к моей спутнице, представился ей с полупоклоном.

– Гаврило Стилинович – профессор искусствоведения загребского университета. Друзья, если уж судьба подарила мне эту встречу, позвольте мне пригласить вас на ужин.

Мы расположились в одном из многочисленных ресторанчиков. Мустафа заметно нервничал. Еще в дороге я заметил, что он все время пытается обнаружить за собой слежку. Вскоре мое предположение подтвердилось. Не успели мы сделать заказ, как Мустафа предложил поменять ресторан. Потом еще один и еще. Моя дама устала, не могла понять, что же мы ищем, и попросилась домой. Я с грустью и глубоким состраданием смотрел в лицо моего великого друга. Я понимал, что после нескольких десятилетий нелегальной жизни, этого необыкновенного, выдающегося разведчика настигла профессиональная болезнь – мания преследования. Я знал, что теперь она не оставит его до конца жизни, что, даже находясь среди своих, в своей стране, он будет оглядываться, будет тревожно всматриваться в лица, пытаясь вычислить своего преследователя. Мне было жаль его до слез…».

* * *

День. Но Мустафа, по своему обыкновению, спит на кровати прямо в одежде. Во сне он видит сцену расстрела Дмитриевича-Аписа. Солдаты стоят кругом. В центре три осужденных офицера. Хорошо видно только лицо Аписа. Он очень нервничает, курит затяжку за затяжкой, едва успевая выпустить дым. Кто-то из командиров расстрельного взвода: «Уже четвертую пачку курит, как выехали».

И вот осужденные уже стоят в приготовленных ямах. Апису её края чуть выше колен. Двое привязаны веревками к столбам, стоящим сзади. Апис не привязан. Оглушительно грохочут выстрелы. От резкого звука Голубич вздрагивает во сне всем телом, словно они действительно раздаются в его номере. Дым рассеивается. Апис лежит, но яма ему явно мала. Голова и плечи на краю. Он шевелится и медленно встает. Ему очень больно. Все его огромное тело сотрясается от боли и ужаса. Мустафа вертится в кровати. Апис кричит солдатам: «Ребята, стреляйте же метче! Давай, давай, не робей! Цельтесь в голову и сюда». Говоря это, он упирает палец себе в сердце. Выстрелы. Апис падает и лежит неподвижно.