Мушкетеры (Сошедшие с неба) - [6]

— Нас не искусают? — спросил Белов.

— Сейчас узнаем, — ответил Тарасюк и, закончив своё занятие, вслух прочёл: — «Входите! Злых собак нет!»

На огромном письменном столе громоздилась кипа бумаг вперемежку с раскрытыми книгами.

— Так-то вы проводите воскресенье! — грозно сказал Тарасюк. — Буду жаловаться в местком! Директор нарушает конституцию: каждый трудящийся имеет право на отдых!

— Жалуйтесь, Гриша, жалуйтесь, — спокойно отозвался академик, пожимая руки вошедшим. — Но имейте в виду, по данным Центрального статистического управления, семидесятилетний гражданин в среднем живёт еще тринадцать лет. Следовательно, мне причитается всего лет семь. Но покончим с этикетом. В вашем распоряжении тридцать минут.

— Я уложусь в десять, — сказал Белов.

Академик слушал не перебивая. И только когда Матвей закончил своё короткое сообщение, заметил:

— Хорошо, предположим, вы доказали, что саммилиты — не стекло и не метеориты. Что же вы собираетесь доказывать дальше?

— Надо определить, когда и при какой температуре они образовались, ответил Белов. — Время и температуру...

— Хорошо, предположим, вы установили: температура — миллион градусов, время — сто тысяч лет. Разве это доказывает, что камни искусственные? И тем более, что их появление связано с посещением Земли?..

— Нет, но...

— Само по себе, нет! — вмешался Тарасюк. — Но если бы удалось доказать, что саммилиты появились сто тысяч лет назад и что именно этим временем датируется какой-нибудь исторический памятник, то...

— Погодите! — Академик успокаивающе постучал по столу карандашом. Исторический памятник давностью сто тысяч лет — это фантазия.

— А пятьдесят тысяч? — запальчиво спросил Тарасюк. — А двадцать пять?

— Двадцать пять, пожалуй, тоже многовато.

— Ну конечно, — усмехнулся Тарасюк. — Дудников прав — Венеру Милосскую изваяли вчерашние питекантропы. Человеческая цивилизация возникла десять тысяч лет назад... А по-моему, единственное доказательство крайней близости человека к питекантропу — это существование самого Дуд...

Бронзовая шпага часовой стрелки старинных, похожих на башню часов воткнулась в цифру «6». За окном под луной чуть поблёскивал снег.

Академик, Матвей и Тарасюк рассматривали расстеленную на письменном столе карту Ближнего Востока.

Бас Тарасюка звучал теперь очень спокойно.

— Десятки находок за последние годы сделаны в слоях, которые невозможно датировать с маломальской точностью обычными методами. То, что делает Белов, исследуя свои саммилиты, нужно нам, археологам, как воздух... А самое главное — лотерея-то беспроигрышная! Если даже космос тут ни при чём, если мы не найдем никаких следов древних астронавтов... Определить точный возраст всех памятников — разве этого мало?

Академик оторвался от карты и придвинул к себе бумаги, лежавшие перед Тарасюком и Беловым.

Наступило молчание. Только изредка поскрипывал толстый красный карандаш в руках академика.

— Шансов мало, — сказал он наконец. — Для самого главного шансов ничтожно мало. Один на миллион.

— Но единица — это не нуль, — осторожно заметил Матвей.

— Безусловно!

Академик поднялся из-за стола, сделал несколько шагов по комнате и остановился перед Беловым.

— Не люблю громких фраз, но единица, о которой мы сейчас говорим, — это универсальность жизни. Всемогущество разума. Доказанные не логикой, а опытом!

Он опустился в своё кресло и размашисто провёл на одном из листков жирную красную черту.

— Подведем итоги. В принципе соглашаюсь. Ваше название, Гриша, пока придётся отставить. Не будем дразнить гусей. «Сектор палеоастронавтики... Палеоастронавтика...» Надо проще! Ну, скажем, «Сектор физических методов исследования доисторических памятников». Не возражаете? Кстати, о гусях. Я непременно назначу к вам кого-нибудь из тех, кто умеет остужать горячие головы до нормальной температуры! К среде подготовьте соображения о программе работы сектора.

Первым пунктом в плане, принятом после долгих обсуждений учёным советом института, значилось: «Изучение Хирбетской пирамиды с целью установления времени сооружения памятника».

Глава пятая САМОЛЁТ ПРИБЫВАЕТ В БЕЙРУТ

Григорий Тарасюк не испытывал ровно никакого удовольствия от полёта на самолёте. Разумеется, он признавал его преимущества в скорости и потому пользовался авиацией почти во всех случаях, когда ему нужно было преодолеть пространство, превышающее несколько сот километров. Но признание преимуществ ещё не означает любви.

Если же говорить о любви, то больше всего на свете Тарасюк любил ходить пешком — во-первых, всё видно как следует, во-вторых, где захотел, там остановился.

Уже езда на поезде была для него сплошным огорчением — так хочется выскочить у какого-нибудь удивительного кургана или подозрительно блеснувшей осыпи в горах. Но вагон мчится мимо, мимо, мимо — видит око, да зуб неймёт.

А о самолёте что говорить. Тут даже око видит главным образом непроницаемый белый ковёр облаков, закрывающий всё, что есть интересного на земле.

Тарасюк посмотрел в круглый иллюминатор. В похожей на снежную пустыню верхней кромке облаков не было ни единого окна.

Тяжело вздохнув, Григорий снова принялся за иностранные журналы. В последнем аэропорту он радикально обновил их запас и теперь почти в каждом обнаруживал новые высказывания по поводу «странной», «бессмысленной», «сенсационной», «поражающей», «возмутительной», «антинаучной», «легкомысленной», «бьющей на эффект», «бредовой» и т. д. и т. п. гипотезы русского астронома Белова, на днях опубликованной в московской газете.