Муравечество - [198]

Состав актеров, состоящий у Розенберга целиком из аниматронных Транков на дистанционном управлении, разряжает опасно накалившуюся атмосферу в сегодняшней пещере лучше, чем может надеяться даже миллион Розенбергов. Срезая помпезность, чтобы обнажить мягкую человечность этих роботов, Розенберг помогает зрителям найти общий язык, необходимый для любой настоящей перемены. Более того, джа…»

Мою рецензию прерывает новый (новый? Как это возможно?) номер Мадда и Моллоя, влезая в голову целиком сформировавшимся. Даже сомневаюсь, что это из фильма Инго. Пытаюсь его отогнать, но он упирается.

— Ладно, раз мы едем в Италию, я научу тебя правильному произношению.

— Ладно, валяй.

— Буква «е» произносится [ай].

— А.

— Нет, [а] — так у них произносится наша буква «а».

— Я думал, так произносится «е».

— Нет, «е» — это [ай].

— «Е» — это «ай».

— А «а» — это [эй]. Все понял?

— Вроде бы. «А» — это «эй».

— Си.

— «А» — это [си]?

— Нет. «Си» — это «да». Две буквы, «с-и».

— Ох. А можешь научить, как говорить «нет»?

— No.

— Почему?

— Что почему?

— Почему не можешь научить говорить «нет»?

— Только что научил.

— Наверное, я пропустил. Можешь еще раз?

— No.

— Вай, какой ты упрямый.

— В итальянском языке нет «Y».

— Я запутался.

— «Y» — это в испанском. Означает «и» и произносится как [и].

— Ой.

— На итальянском буква «i» произносится [и] и означает the.

— The что?

— Это il cosa.

— Что это?

— Нет. Тогда надо говорить cosa è.

— Ох.

— Нет. «О» — это «или». Произносится [о].

— Наконец-то я понял.

— А «я» — это [ю].

— Не надо меня путать, я — это я, а ты — это ты.

— Что за глупости! Местоимение «я» пишется «io». [Ю].

— Ай-О-Ю?

— [Ю]!

— Что — я?

— Слушай внимательно!

В номере мелькает имя Цай, а также «А» (в честь меня, если неясно), и, когда я представляю этот номер, вижу, как Мадд и Моллой превращаются в Цай и меня, и мы оба в пиджаках. С ней мне нравится разыгрывать дурачка. Я чувствую волнение в чреслах. В последний раз я чувствовал его очень, очень давно. Мне это очень, очень нравится.

Глава 74

Пещера переполнена Розенбергами, Транками, сложными словами, плохими идеями, негативными рецензиями, сломанными психиками, бургерами «Слэмми» и тьмой. Все множится, реплицируется, переливается, как гротескно мутирующий организм. Закономерности, эхо, периодические дроби, клоны, идеи-фиксы, «привет, как дела», укоренившиеся фантазии мастурбаций, ложь и жестокие перевороты. Все это присутствует всегда, и кажется, будто пространство и время набиты под завязку. Но это иллюзия. Всегда есть место для еще одного, как нас учит старинная шотландская баллада:

Первым пришел матрос с линем

И, конечно, сапожник с портным;

Галлоглас и рыбацкий баркас

Всей командой с уловом своим;

Торфорезы из трясины

И сплетница с красным словцом,

Рури, сельский детина,

И мальчиш-пастушок

Свой оставил лужок

Со сметливым пастушеским псом.

Всех привечал, как заведено,

Пел Лачи Маклахлен: «Здесь места полно.

Эй, найдем для еще одного.

Всегда — для еще одного!»

Конечно, мораль сей приблудки (приблудка или пригудка?) в том, что место для еще одного есть не всегда. Ведь дом Лачи Маклахлена взорвался от набившихся поющих и танцующих гостей. То, что потом все вместе отстроили дом побольше, не отменяет вероятности, что и дом побольше в будущем взорвется от набившихся людей. Я все еще пытаюсь понять. Пытаюсь понять фильм Инго и то, что он как будто не кончается, что каждый раз, стоит о нем подумать, вспоминается что-то еще, что-то новенькое, что-то взаимоисключающее, а мой опыт просмотра необходимо постоянно переосмыслять. Фильм растет и растет, будто посеянный в почву моего мозга. Бобовый стебель. Грибок. Колония тополей. Взорвется ли моя голова, только чтобы ее перестроили больше и лучше виновники взрыва? Инго? Несметные куклы в фильме? Это уже случилось? Мою голову перестраивают и перестраивают, пока она не станет размером с солнечную систему?

Кабинет Транков, состоящий целиком из Транков, проводит чрезвычайное телевизионное собрание. Говорит президент.

— О’кей, пройдем по кругу, каждый из вас воспоет мне хвалу, и все дела. Министр обороны Транк, начинайте.

— Спасибо, господин президент. Для меня честь служить такому отважному и прямодушному президенту, как вы. Моя песня — на мелодию заставки «Флинтстоунов»:

Вам с радостью прислуживаем,

Мы вас не заслуживаем

И потому признательны

Политике карательной

Против врагов пещеры нашей,

Их «Фейк-Ньюс» и тем паче

Их голубой власти.

Мы повеселимся всла-асть!

— Спасибо, министр Транк. Министр образования Транк?

Гремит взрыв, воют сирены, и Транки тут же вскакивают со своих мест, превращаясь в боевые машины, опускается стена, почти будто окно в машине, и через нее собравшиеся Транки вылетают в ночную тьму пещеры, присоединяясь к остальным летающим Транкам, проливающим град уничтожения на собравшуюся толпу.

Уже не знаю, где кончаюсь я и начинаются мысли вне моей головы. Некоторые воспоминания кажутся сомнительными, будто пришли откуда-то еще. Многие противоречат другим воспоминаниям. Скорее всего, уже невозможно, так сказать, отделить зерна от плевел, и я подозреваю, что, видимо, жить дальше и оставаться в своем уме возможно, только если принять этого нового меня. Например, я люблю всех начальников в «Слэмми». Больше чем могу выразить. Люблю. Они прекрасны и выказывали всяческую поддержку моей режиссерской карьере и новому, внезапному и необоримому интересу к профессии военного корреспондента. И все же я должен признаться, что в темных закоулках разума тешу фантазии о сексуальных сношениях с одним или несколькими Транками — не всеми, ведь я не извращенец, но с любым или даже несколькими сразу. Мне, конечно же, противно и стыдно за эти фантазии одновременно с тем, что я их тешу. И, сказать по правде, я не отличаю, какое из этих чувств, фантазия или отвращение, принадлежит мне, если они вообще принадлежат. Они сосуществуют. Может, и то и другое — не мое. Хотя, надо сказать, эта возможность кажется маловероятной, столь уж сильно желание принять пенис Транка в мой… О, начинается, ясно как день: передо мной в одних стрингах появляется министр обороны Транк (Транк № 35 711). Я всегда любил пухлых старичков (правда?) и чувствую, как из-за образа у меня твердеет член. Транк манит меня, надувая свои пышные губки — о, этот роскошный ротик на огромном лице, смачном и пестром, как первосортный кусок мраморной говядины. И я — словно в этой фантазии моя воля принадлежит не мне — дефилирую ему навстречу, когда вдруг голова взрывается болью, и я понимаю, что это сигнал: меня ждут на поле боя. Лезу в карман, достаю туалетную ручку слива с надписью «Тянуть»