Муос. Падение - [28]

Главный вопрос оставался открытым: где находится заряд? И ступенью к решению этого вопроса была другая загадка: кто такой Соломон, и почему они с Якубовичем устранили ангелоподобных? Подсказка, возможно, крылась в том, что в течение одних-двух суток они должны были взорвать заряд, и именно по этой теме у них и произошла размолвка. Кто-то взрывать заряд хотел, а кто-то не хотел или пока не хотел, как Ахаз и Саломея. По тому, что говорил и как вел себя Ирод незадолго до его умерщвления Ахазом, что-то не верилось, будто бы среди ангелоподобных были какие-то разногласия по данному вопросу – он не сомневался в сплоченности их намерений. Значит, кто-то среди верхушки чистильщиков вел двойную игру, и этот «кто-то», конечно же, жив. Вывод напрашивался сам собой: Соломон не тот, за кого себя выдавал. Раз он появился недавно, сверг и казнил Мелхиседека, сменил стратегию чистильщиков на агрессивную по отношению к Республике, сразу после этого последовало нападение на лабораторию, а затем и исчезновение Соломона с похищенным зарядом – значит, заряд и был основной целью его внедрения! Откуда же он взялся? Кто он? Единственное, что совершенно ясно: он не чистильщик. А значит, нужды в дальнейшем присутствии Веры среди чистильщиков нет.

Пока все эти силлогизмы выстраивались в Вериной голове, чистильщики обегали все вокруг и, убедившись в тщетности своих поисков, вернулись к теплоузлу. Они жадно смотрели на трупы ангелоподобных, еще при жизни внушавших страх, не решаясь предложить то, что пришло на ум каждому из них. Веру не интересовало, чем закончатся их внутренние борения, поэтому она постаралась незаметно выйти из теплоузла. Но Ахаз все это время тоже наблюдал за ней. Возможно, он каким-то образом увязал гибель ангелоподобных и исчезновение заряда с присутствием здесь Веры. Уже в коридоре она услышала голос Ахаза:

– Лия, стой! А ну, за ней!

Вера сейчас была далеко не в лучшей форме, но все же физически она намного превосходила доходяжных чистильщиков. Несколько минут она еще слышала сзади их топот и крики, но вскоре, скрывшись в одном из ответвлений коридора, ушла от своих не слишком настойчивых преследователей.

5

Пока Вера без особого труда увеличивала дистанцию между собой и чистильщиками, она еще раз перебирала те скудные крупицы информации, которые почерпнула из рассказов Саломеи и Ахаза, снова и снова сопоставляя с данными осмотра места происшествия. Можно сказать, она и сейчас продолжала осмотр теплоузла. В ее развитую память записалась обстановка этого помещения, и теперь Вера продолжала сканировать виртуальную картинку в своей голове, по одной выдергивая и изучая детали. Эта мозговая работа сама по себе не дала ответов, но помогла правильно сформулировать новые вопросы, которые, возможно, помогут понять, кто есть Соломон, куда он ушел, а значит, и где искать заряд.

Чистильщики будут заняты разделкой трупов не меньше часа, и это давало Вере фору, чтобы попытаться добыть один предмет, который мог стать зацепкой к установлению личности Соломона. Вера несколько раз наблюдала, как Ахаз листал небольшой замасленный блокнотик из грубо сшитых между собой нескольких листов серой бумаги. Это чтиво заставляло его нервничать, он несколько раз нервно отбрасывал блокнотик, задумывался ненадолго, потом снова хватал его в руки, быстро перелистывал страницы и засовывал в рюкзак Ирода, после убийства последнего доставшийся Ахазу в качестве трофея. Однажды Саломея спросила, потянувшись к блокнотику, чтобы взять его в руки:

– Что читаешь? Можно посмотреть?

Ахаз ударил Саломею по протянутой руке и спешно спрятал блокнотик в рюкзак. Но потом смягчился и пояснил:

– Тебе не стоит читать бредни этого Соломона.

Тогда Вера не посчитала эту информацию значимой. Сейчас же, когда бомба оказалась в руках Соломона, любые сведения о нем могли оказаться ценными. Вера, несмотря на болезненную одышку и ломоту в ослабленном организме, почти бежала, рискуя нарваться на хищников или засаду тех же чистильщиков. Она опередила банду Ахаза не более чем на полчаса. В приход вел один-единственный узкий коридор, и, вернись Ахаз раньше, чем Вера найдет то, за чем пришла, она окажется в западне. Войдя после многочасового отсутствия в помещение прихода, Вера невольно поморщилась. Затхлый воздух в этом никогда не убиравшемся помещении был почти едким от вони. И дело было не только в том, что здесь же, прямо в углу в неглубокой яме, чистильщики устроили себе туалет. Приступы тошноты вызывал смрад от гниющих костей, в основном, человеческих, разбросанных тут и там. Плесень, находящая себе здесь обильную пажить, покрыла противной слизкой пленкой полы и стены. И в этой клоаке, словно гигантские опарыши, лежали почти неподвижно или едва шевелились семь или восемь чистильщиков, которые уже не в силах были покинуть границы прихода. Кто-то из них безучастно посмотрел на влетевшую в приход Веру, остальные не смогли или не захотели сделать даже этого. Вера, быстро справившись с приступом брезгливости, переступила через старуху, ползшую со стороны выгребной ямы к своему лежбищу, устланному какой-то ветошью, вонючей и такой же слизкой, как и все здесь вокруг. Впрочем, может быть, это была еще совсем не старуха, и может быть, даже не женщина. Голод и болезни очень быстро делают из людей почти бесполых всевозрастных существ. Но самое страшное – потеря в человеке того, что кто-то называет душой, кто-то совестью, кто-то самосознанием. Переступая в некий момент черту, решая кажущуюся в данный момент важной проблему сохранения жизни или чего-то еще и совершив для этого чудовищное зло, человек убивает в себе тот невидимый стержень, который отличает его от множества других тварей, населяющих этот умирающий мир. Он вроде бы остается человеком и даже какое-то время ничем внешне не отличается от других людей, с трудом удерживая на себе маску внешнего благополучия или даже озабоченности высокими идеями. Но как только приходит болезнь или нужда, не соответствующая нутру личина разваливается от своей же тяжести, и человекообразное существо уже и внешне становится тем, кем себя сделало внутри. Вере приходилось видеть тяжело больных людей и стоящих на пороге смерти. Они страдали, плакали, порою боялись. И все же они оставались людьми. А эти… не вызывали даже жалости.