Муни-Робэн - [3]

Что такое Жоржон? Что такое Самиэль? Жоржон — лукавый бес. Ни разу не удалось мне его видеть, сколько я ни старался. Но его видали столько других людей, что никак нельзя усомниться в его существовании и участии в делах наших поселян. Он дает воду мельницам, траву лугам, тучность скотине, особливо же дичь охотнику, ибо он преимущественно дух охоты. Он бегает по пашням, бродит в кустарниках, подшучивает над неловкими охотниками, скачет по лугам с жеребятами, а когда идет по лесу, за ним всегда следуют по крайней мере пятьдесят волков, даже тогда, когда во всем краю нет ни одного волка.

Когда его застанут с этим конвоем, со всех окрестных изб собираются на стрельбу зверей. Но что бы ни делали, а волки становятся невидимыми, и Лукавый издевается над охотниками. Это значит, что любимцы Жоржона никогда не мешаются в число стрелков; у них вдоволь куропаток и зайцев, только под условием не трогать волков и помогать им спасаться от преследования.

«На что гоняться по лесу и мучить себя попусту? — скажут вам. — Ведь нынче не найдем ни одного волка. Всех их попрятал такой-то у себя в амбаре. Подите-ка туда. Там увидите их больше сотни по закромам».

Ах, сколько волков укрывал таким образом от наших поисков Муни-Робэн! Верно, по его милости мы и не видали ни одного на четыре лье вокруг. С этой стороны он был колдун, очень полезный овцам нашего края.

Но колдун всегда слывет недобрым и опасным; оттого на Муни-Робэна всегда глядели искоса. Между тем он был самое кроткое и самое услужливое создание на свете.

Когда я с ним познакомился, он был еще молод, — мужчина довольно высокого роста, худощавый, с нежной наружностью, хотя владел необыкновенной силой.

Помню, как однажды, желая пройти по его лугу, чтобы избегнуть дальнего обхода, я остановлен был широким рвом, наполненным водой и тиной. Вдруг показался из-за одной ивы Муни.

— Не пройдете, дитя мое, — сказал он, — невозможно.

Я не видал невозможности; но когда попробовал стать ногами на острые и скользкие камни, разбросанные там и сям по канаве, переход оказался труднее, чем я думал. Со мной был мальчик моложе меня, который сказал мне:

— Не трудитесь попусту. Муни не хочет; он заколдовал это место. И хоть воды немного, а, если ему захочется, мы утонем.

Так как на дворе был полдень, а в эту пору я никогда ничего не боялся, то пошутил над советом товарища и кликнул Муни.

— Поди сюда, — сказал я. — Если ты точно колдун, укажи мне лучшую дорогу, потому что ты ее знаешь.

Ему очень польстило это уважение.

— Я знал, — отвечал он с торжествующим видом, — что вам не перейти без меня.

И подошел ко мне, хотя был очень бледен и исхудал от лихорадки, мучившей его около года. Он буквально взял меня на руки, поднял на воздух, будто зайца, и, шагая по редким камням совершенно твердо в своих толстых деревянных башмаках, преспокойно перенес на другой берег.

— А ты, — сказал он другому мальчику, — ступай за мной, не бойся ничего.

Тот перешел без малейшей трудности. Заклинание было снято.

С этого дня — мне тогда было семнадцать лет, — Муни оказывал ко мне всегда величайшее расположение.

Распространюсь о физиономии мельника, не потому, что я считал его когда-нибудь колдуном, но потому, что действительно в ней было нечто необыкновенное, если не знание, то, по крайней мере, способность чудесная. Из рассказа моего увидите, что я под этим разумею.

Наружностью, языком и манерами он резко отличался от всех прочих поселян, хотя весь век жил в таком же состоянии невежества и нравственного усыпления. Он выражался как-то отборнее, хотя с примесью цинизма, не чуждого колкости. Голос его был тих, выговор приятен, нрав шутлив и обращение фамильярно, без перехода в наглость.

Очень далекий от боязливой рабской привычки равных себе, которые не могут встретиться с высокой шляпой, чтобы не снять своей плоской с широкими полями шляпы, едва ли он величал кого-нибудь сударем или сударыней и подносил хоть руку к шапке для поклона. Если мещанин ему нравился, он называл его «мой друг», если же нет, то звал просто-напросто приятелем, дядей либо любезным. Он поступал так отнюдь не по духу мятежности. Политикой он решительно не занимался, журналов не читал и, право, хорошо делал.

Все внимание его поглощала охота, и я всегда думал, что, как всякий из нас имеет сходство в характере, наклонностях и даже в физиономии с каким-нибудь животным (Лафатер и Гранвилль достаточно это доказали), то в Муни явно было сильное стремление приблизить тип ищейной собаки к человеческой породе. У него был легавый инстинкт, смысл, привязанность, доверчивая послушливость и то чудесное чутье, которое наводит собаку на след дичи. Это стоит объяснения.

Спустя несколько лет после моего приключения на рву (если только это — приключение), брат мой, поселясь в деревне, чрезвычайно пристрастился к охоте. Сначала эта страсть была пренесчастная, ибо в наших долинах, изрезанных палисадами и усеянных кустистыми пастбищами, для дичи есть столько средств укрываться, что охота весьма затруднительна. Мало меткой стрельбы: надо знать уловки дичи, разбивать ее тактику тактикой наблюдения и опыта, развить в себе хитрость, присутствие духа, терпеливость, зоркость, уметь стрелять наугад в кустах или целить так верно и быстро, чтобы зайца на бегу, появившегося на одну или две секунды в прогалине нескольких футов, положить тут же, иначе он уберется в непроходимую чащу.