Муни-Робэн - [2]

Признаюсь, нет ничего смешнее, как неверующий, который все хочет объяснять, ничего не зная. Но не менее смешна и другая слабость, состоящая в страсти воспрещать себе всякое объяснение, несмотря на хороший запас учёности. В этом, кажется мне, различие между двумя нациями. Француз, из любви к действительному, отвергает всякую новую истину либо пренебрегает ей. Немец, по склонности к мечтательному, не решается признать истины, не согласной с его химерами.

Но, повторяю вам, низойдите в средину народа. Вы отыщите в больших городах людей смышленых и деятельных, которые, будучи знакомы с понятиями и логикой высших классов, помнят еще поверья детства и сказки своих деревенских кормилиц. А если пойдете в деревню, даже не слишком далеко от Парижа, найдёте сказку о Волшебном Стрелке столь же живой в воображении поселян, как сейчас видели ее в театре.

— Очень желал бы удостовериться, — сказал космополит.

— За чем дело стало! — возразил я. — Ступайте, потолкуйте со сторожами и дровосеками леса Фонтенбло. Они расскажут вам, что слыхали в ненастные осенние ночи, как невдалеке проносилась фантастическая охота великого охотника. Есть даже те, кто встречал эту ужасную охоту: испуганных ланей, бегущих от шумной стаи собак; огромных борзых, порода которых утрачена и которые опережают в быстроте блуждающие огоньки; охотников, с их рогами, издающими погребальные звуки, и самого великого охотника, в красном платье, с развевающимся султаном, на чёрной, как смоль, лошади, прыгающей, храпящей и спаляющей под копытами кустарник вокруг вековых деревьев, которые образуют в самой темной глуши бора перекрестки великого охотника.

— Я часто хаживал под этими прекрасными деревьями, — отвечал мой собеседник, — когда они бывали покрыты солнцем и зеленью, но никогда не подозревал, чтобы выходцы с того света осмеливались потешаться так близко от столицы.

— Если обещаете не смеяться надо мной, — сказал я, — я расскажу вам, как я сам чуть было не поверил басне, во многих отношениях схожей с поэмой о Фрейшюце.

— Сделайте милость, — отвечал он, — обещаю вам все, что угодно.

II.

— Хорошо! — продолжал я, — перенеситесь же мысленно за восемьдесят лье отсюда.

Вообразите, что вы в средине Франции, в зелёной и свежей долине на берегу Эндры, у подошвы ската, осененного красивым орешником, который называется Кот-Дюрмон и господствует над ландшафтом, увлекательным и для зрения и для мысли. Это узкие луга, окаймленные ивами, ольхами, ясенями и тополями.

Несколько рассеянных хижин. Эндра, глубокий и молчаливый ручей, который извивается, как спящий уж, в траве, и который громоздящиеся по обоим его берегам деревья таинственно прикрывают своей недвижной тенью. Крупные коровы, мычащие с серьезным видом; жеребята, прядающие около маток. Какой-нибудь мельник, идущий за своим мешком, взваленным на тощую клячу, и поющий для разогнания скуки унылой и каменистой дороги. Местами мельницы, наставленные по реке, со скатертями их пенящихся шлюзов и красивыми деревенскими мостиками, по которым вы, может быть, пройдёте не без маленького содрогания, ибо они меньше всего на свете прочны и удобны. Какая-нибудь старуха с прялкой, присевшая под кустом, пока ее гуси украдкой щиплют соседскую пашню. Вот и все принадлежности этой сельской картины.

Не умею вам сказать, в чем именно ее прелесть, но вы будете ею проникнуты, особенно если в весеннюю ночь, незадолго до покоса, пойдете по луговым тропинкам, где трава, перемешанная с тысячами цветов, достает вам до колен, где кустарник дышит благовонием боярышника, и вол мычит заунывным голосом. В осеннюю ночь прогулка ваша будет менее приятна, зато более романтична.

Вы пойдете по мокрым лугам, покрытым белой, как серебро, скатертью тумана. Вам надо будет остерегаться рвов, налившихся водой от какого-нибудь вспухшего рукава реки и прикрытых тростником и осокою. О таком рве даст вам знать внезапное прекращение кваканья лягушек, ночной концерт которых нарушится вашим приближением.

И если бы случайно прошла в тумане мимо вас высокая белая тень, гремя цепями, не спешите радоваться, что видели привидение. Это, может быть, белая кобыла какого-нибудь мызника, влачащая цепь, которою перепутаны ее передние ноги.

Самая таинственная и самая живописная из тамошних мельниц, скрытых под навесом дерев и ограждённых крутыми обрывами берега Дюрмона… (Боже мой! Если бы кто из деревенских жителей нашей Черной Долины услышал теперь это название, вы увидели бы, как он навострил уши, словно пугливая лошадь). Самая красивая, говорю, из мельниц, некогда и самая цветущая, а нынче вовсе не такая, есть мельница Бланше.

Увы, теперь на ней не всегда бывает вода в летнюю жару, а она никогда в воде не нуждалась в то время, когда мельником был Муни-Робэн.

Мельница, стоящая выше по реке, и мельница Ламбаль, построенная ниже, часто терпели недостаток в воде. Хозяева проклинали знойную пору года, напрасно мучили свои шлюзы, истощали до капли свои запруды, все не удовлетворяя заказчиков, а между тем колесо мельницы Бланше победно вертелось и с громким шумом гнало волны пены.

Муни-Робэн удовлетворял всех заказчиков, и, разумеется, к нему обращались уже все заказчики его злосчастных собратьев. Это оттого, что Муни-Робэн был колдун, оттого, что он продался Жоржону.