Мултанское жертвоприношение - [72]

Другое дело, если Голова бежал от места жертвоприношения, где охотники труп обезглавленный нашли. Я тоже там был. Место хоть и глухое, но расположено оно, во-первых, по ту сторону реки, которую, стало быть, вброд переходить не надо. А во-вторых, от него до Старых Копок верст пять, а до Кузнерки и того меньше. Полагаю я, Голова от медведя бежал в Кузнерку, где его сообщник поджидал, назвавшийся в доме Санникова Кононом Матюниным, чтобы ночлег получить. Он ведь знал уже, что настоящий Конон Матюнин не объявится более. Да только Голова с перепугу маху дал и на Старые Копки выскочил. До них он за час-другой вполне успевал, да и рассвет уже брезжил в лесу.

Наконец, Голову крестьяне видели в Старом Мултане вместе с человеком, одетым в азям с синей заплатой. Только, полагаю, путаница вышла. Голова, подобрав в Асинере или в каком другом селе по округе пьянчужку, вел его к условленному месту, а в Старом Мултане отдохнуть остановился. Не собирался он там ночевать и не таился особенно. Не мог же он предположить, что дело таким образом обернется, и труп, обезглавленный волхвом, попадет обратно в эту же деревню! Они там передохнули, поели, и далее пошли. По времени им как раз успеть было туда, где их туно-гондырь с топором поджидал!

— И как же этого нахала на чистую воду вывести? — спросил Карабчевский.

— Полагаю, надо дать время, чтобы волосы у него отросли, а потом предъявить его на опознание Тимофею Санникову в Кузнерке да всем кабатчикам в округе! — сказал Кричевский. — Кто-нибудь припомнит молодца. Наконец, можно и к волхву его свести… Только затруднительно это. Пусть уж местные начальники полицейские сами с этим справляются. Я отчет свой господину директору Департамента представлю, он и распорядится.

— Отчего же Голова полез в это дело свидетелем? — спросил адвокат. — Как не побоялся?

— А чего ему было бояться? — вопросил Кричевский. — Он ведь действительно случайно попал в одну камеру с умирающим Моисеем Дмитриевым. Разумеется, безвинный вотяк никаких признаний ему не делал, а простодушно рассказал, по моему разумению, как ни за понюх табаку бросили его в каменный мешок умирать. Излил, так сказать, душу. Голова втайне посмеялся над бедолагой, дождался его скорой смерти, если не поспособствовал ей, после чего и сообщил о себе приставу Шмелеву. Очень ему в каторгу идти не хотелось. Есть у этих упырей каторжных такая метода — игра в поддавки со следствием. Следствию, в тупик зашедшему, свидетель нужен — вот сторонний душегуб какой-нибудь выпытает у доверчивого сокамерника все про дело это, по которому тот проходит, темной ночью жизни лишит, особенно ежели человек здоровьем слаб, и пожалуйте: готовый свидетель! С мертвого как спросишь?! Кто жив, тот и прав.

Приставу он рассказал все, что от умершего по делу выведал, да еще от себя добавил страсти про втыкание ножей и источение крови. Страсти эти не на пустом месте, как вы понимаете, выросли. Они имели случай быть при убиении тем же Головою с сообщником Конона Матюнина. Уже тогда можно было насторожиться приставу Тимофееву, да он все это наоборот воспринял, как подтверждение истинности слов каторжника. И свято в это по сей день верит, между прочим. Я его не разочаровывал до поры. А выгоды негодяю Голове от всего этого самые прямые. Коли осудили бы вотяков, стало быть, и дело по двум трупам закрыто, и следствию он помог, как важный свидетель, и пристав Шмелев, да и господин товарищ прокурора Раевский за него бы замолвили словечко!

— Так вот, значит, где эти «чад и дым жертвы» возносились! — сказал, хлопнув себя по коленам, Николай Платонович. — Ну и клубок змеиный вы распутали, Константин Афанасьевич! Как хотите, а лучшего сыщика я за свою жизнь не встречал! А клад Конона Матюнина, выходит, так и лежит где-то там, в лесах…

— От Красного поля на зимний восход, пока не увидишь могильный бугор. Налево с бугра до Ржавого ручья. Вверх по ручью, до следа копыта… — повторил, улыбаясь, Кричевский записанную им со слов причетника Богоспасаева скороговорку погибшего Матюнина. — Можете поискать по этим приметам! Место верное!

— Нет уж, спасибо! — засмеялся знаменитый адвокат. — Я думаю, что главный клад у человека здесь! — он постучал пальцем себя по голове.

— Полагаю, что и здесь тоже, — сказал Кричевский, положа руку на сердце.

— Однако засиделся я у вас, Константин Афанасьевич! — поднялся на ноги гость. — Пора и честь знать. Сами виноваты! Очень уж занимательные вещи рассказываете. Приятелю вашему, господину Шевыреву, надолго хватит фельетоны строчить. Кстати, где он запропастился? И на процессе я его не видал.

— Он сейчас в городе Малмыже, в земской больнице, — помрачнев лицом, сказал Кричевский.

— С ним случилось что-то? — вздернул прямые черные брови адвокат.

— Не с ним, с другим человеком. Он присматривает за нашим общим давним другом, с детства еще, по Обуховской слободе. Его вчера тамошний доктор Минкевич оперировать должен был.

Когда за знаменитым посетителем закрылась дверь, Кричевский выпил еще водки и сел к столу, подперев голову руками. Его охватили тревожные воспоминания.

Эпилог

— А дальше-то что, дядя Костя?! Дальше хочу! — теребил заглядевшегося вдаль полковника старший отпрыск Петьки Шевырева, в форме гимназиста, вихрастый, толстый, маленький, как две капли воды похожий на своего папашу в детстве.