Мудрость Хеопса - [4]

Царь усмехнулся:

— Поразительно! Мы приказали тебе построить пирамиду, а ты вместо этого вырыл нам реку! Ты считаешь своего господина и повелителя властелином рыб?

Фараон рассмеялся, а вместе с ним и его собеседники — все, за исключением престолонаследника, старшего сына фараона Хафры. Он весьма серьезно относился к вопросу сооружения пирамиды. В свои довольно молодые лета принц уже сложился в необыкновенно жестокого, безжалостного тирана, унаследовавшего от отца властность, но не его великодушие и дружелюбие.

— По правде говоря, я не могу поверить, что ты потратил десять лет только на то, чтобы лишь подготовить строительную площадку, — сказал сквозь зубы принц. — Я слышал, что на возведение священной пирамиды царя Снеферу ушло гораздо меньше времени по сравнению с целой эрой, которую ты к настоящему моменту расходуешь попусту.

Мирабу ударил себя по лбу ладонью, потом ответил с печальной учтивостью:

— Здесь, ваше царское высочество, обитает удивительный разум, неустанно мыслящий и всегда стремящийся к совершенству. Это творец идеала. И вот после долгих и значительных усилий передо мной предстал исполинский образ. Ради его воплощения в жизнь я готов пожертвовать собственной душой. Поэтому будьте терпеливы, принц, и не сердитесь на меня!

Все переглянулись и умолкли. В наступившей тишине послышалась музыка дворцовых стражей, которая звучала перед тем, как войска возвращались со своих постов обратно в казармы. Фараон обдумывал слова Мирабу. Он бросил взгляд на своего визиря Хемиуна, верховного жреца храма Пта, высшего божества города Мемфиса. С легкой улыбкой, никогда не покидавшей его губ, Хуфу спросил:

— Хемиун, считается ли терпение одной из добродетелей царей?

Поглаживая бороду, визирь тихо ответил:

— Мой господин, наш бессмертный философ Кагемни, визирь царя Хуни, утверждает, что терпение — это спасение человека в часы отчаяния и доспехи, защищающие его от несчастий.

— Так говорит Кагемни, визирь царя Хуни! — засмеялся фараон. — Но я хочу узнать, что нам скажет об этом Хемиун, визирь царя Хуфу.

Визирь задумался в поисках остроумного или мудрого ответа, однако принц Хафра был не из тех, кто осторожно выбирает слова, прежде чем что-либо сказать. Уж кому-кому, а ему терпение не повредило бы. Со всей страстностью двадцатилетнего обладателя царских привилегий он безапелляционно заявил:

— Отец, мудрец Кагемни считает терпение достоинством, но этим достоинством пусть обладают рабы. Это им полагается терпеть и быть покорными! Владыкам мира, фараонам, разве присущи терпение и покорность? О нет! Великие цари преодолевают бедствия, а не ждут, пока они закончатся. Боги наградили их не терпением, но властью!

Фараон повернулся к сыну. В глазах сверкнул гнев. Ничего хорошего это не предвещало, но владыка Египта улыбнулся. Архитектор вздрогнул и опустил голову. Хуфу же вздохнул, взгляд его смягчился. Он посмотрел на своего наследника и заговорил с пылкой страстностью, которая, несмотря на его сорокалетний возраст, была такой же, как у двадцатилетнего юноши.

— Как прекрасна твоя речь, сын мой! Как счастлив я услышать ее! — воскликнул он. — Несомненно, власть — это достоинство не только царей, но всех людей, если бы они только познали ее. Когда-то я был всего лишь принцем, управлявшим одной провинцией, а затем стал царем царей Египта, и подняться от простого принца, заполучить трон и царство мне помогла именно власть. Алчные, бунтующие и обиженные — все они непрестанно стремились отнять у меня владения, лишить трона и ускорить мой уход в мир иной. И что отрезало им языки, отрубало им руки, лишало их дыхания? Разумеется, власть. Однажды, когда невежество, мятежи и наглость наполнили их головы глупыми идеями, нубийцы отказались повиноваться. И что же сбило с них спесь и принудило к послушанию, как не власть? Что вознесло меня к моему божественному статусу? Что сделало мое слово законом на этой земле? Что научило меня мудрости богов и сделало подчинение мне других священным долгом? Разве не власть свершила все это?

Мирабу поспешил прервать его, чтобы закончить мысль царя:

— И еще воля небес, мой господин.

Фараон насмешливо покачал головой.

— А что такое воля небес, Мирабу? — спросил он. — Она тоже не что иное, как власть.

Архитектор возразил:

— И милосердие, и любовь, ваше величество…

Царь усмехнулся:

— Так устроены вы, люди творчества! Вы приручаете непокорные камни, но в то же время ваше сердце податливее утреннего ветра. Однако мне недосуг спорить с тобой. Лучше ответь мне на вопрос и можешь покинуть мой дворец. Итак, Мирабу, в течение десяти лет ты общаешься с толпами мускулистых рабов. Ты уже должен был бы проникнуть в их самые потаенные секреты и угадывать, какие мысли зреют в их тупых головах. О чем они говорят? И что же, по-твоему, заставляет их подчиняться мне и выдерживать ужасы столь тяжкой работы? Поведай мне всю правду, Мирабу.

Архитектор на мгновение задумался, вызывая в памяти воспоминания. Все смотрели на него с нескрываемым интересом. Потом неторопливо, в своей обычной манере, исполненной страсти и хладнокровия, он ответил:

— Рабы, вернее рабочие, мой господин, поделены на два лагеря. Один из них состоит из пленных и иностранных наемников. Они не знают, в чем смысл их труда: приходят и уходят без всяких возвышенных чувств, подобно волу, который бездумно крутит колесо, подающее воду. Если бы не жесткий кнут и не бдительный надзор наших солдат, проку от них и вовсе не было бы. У них действительно тупые головы — ни взоры, ни разговоры их умом не блещут. Да они и молчат в основном.