— Пардон, сударь, — обратился он наконец к аскету, — пардон, сударь, — сказал он, кашлянув светски. — Позвольте узнать, какая причина заставляет вас беспрестанно изливать вслух своё горе? Хм, хм, изливать вслух своё горе?
На что аскет молча, одними глазами показал на свою руку.
И тут мудреца охватило глубокое удивление.
Его дух окунулся в бездны бытия и в царство причин и сравнил вещи грядущие и вещи давно минувшие.
Он вспомнил веды и перебрал мысленно весь текст и все толкования, но так и не нашёл того, что искал.
Всё глубже погружался он в размышления и задумался так, что казалось, даже сердце его перестало биться и остановилось дыхание, так, что замерли его приливы и отливы… замерли приливы и отливы…
Болотные травы побурели и завяли; настала осень и попрятала все цветы, и по коже земли прошёл трепет… трепет прошёл по коже земли.
А брахман всё так же стоял, застыв в глубоком раздумье.
Тысячелетний тритон выполз из болота, показал на него пятнистым пальцем и шёпотом сказал чете уховёрток:
— О, мне хорошо знаком этот древний старик, мудрость его беспредельна, это почтенный свами.
В недрах земли, где лежит моя отчизна, я прочёл его медицинскую карточку и точно знаю его имя и звание: его величества обыкновенный брахман в отставке, свами Прапади-Ани-Фсе Аднака-манда из Ко-ширша, из Ко-ширша он родом.
Вот что шепнул на ушко уховёртке тритон перед тем, как слопать мужа и жену. А мудрец тем временем пробудился. И обратясь к аскету, он сказал:
— Вы-вы-выпустите, сударь, ядро!
И как только аскет разжал руку, ядро скатилось наземь, и в следующий миг боль прошла.
— Ур-ра! — завопил на радостях аскет, и в радостном возбуждении, не ощущая никакой боли, он кубарем поскакал прочь… кубарем поскакал прочь…
