Мудрец острова Саре - [10]

Слова затихли, Дарэк погрузился в размышления на пару минут.

— Мы должным образом рассмотрим предложение Курии, — наконец продолжил он. — Я не буду спешить с решением вопроса такой важности и не приму совета от собравшихся здесь людей, пока они не обдумают его как следует. Вынесение окончательного вердикта потребует времени.

Люкин опустил голову в молчаливом согласии.

— Как пожелаете, но я должен напомнить, что чем раньше мы вырежем эту червоточину, тем быстрей Кайт излечится от ран. И избавившись от нее, мы устраним возможность распространения заразы.

Позабавленный упорством Люкина король уважительно улыбнулся:

— Точно подмечено, господин епископ.

Потянув занемевшие ноги, Дарэк с документом под мышкой поднялся с трона.

— Мои господа, дело слишком серьезное, и сегодня нам не справиться. Вечером я перечитаю предложение и дам его каждому из вас, после чего мы соберемся снова и обсудим, как поступить.

Отложив собрание, Дарэк вышел из палаты. За ним последовал епископ. Советники не спешили расходиться, они обменивались мнениями, наливая по бокалам вино.

— Дерзкое предложение этот Трибунал, — отметил седеющий граф слева от Мозеля.

— Действительно, — ответил Джессингер. — Интересно, одобрит ли его король.

— А почему нет? — воскликнул собеседник, подняв от удивления брови. — Вы же не поощряете колдунов, которые творят, что им в голову взбредет? Они так весь Кайт отдадут в руки дьяволу. Нет-нет. Король Фалтил по праву преследовал их двести лет назад. Стереть еретиков с лица земли, пока они не стерли нас.

— Не уверен, что их цель именно такова…

— Боже, вы же их не защищаете?

Мозель съежился от обвинения, которое недавно предъявил ему и епископ Люкин.

— Нет, я…

— Надеюсь, что нет, или вы будете первым, кого Трибунал предаст костру.

Хотя граф не хотел задеть Мозеля, у Джессингера душа ушла в пятки при мысли о подобной смерти.

— Я всего лишь передаю то, что услышал во время поездки в Рэйку, — смущенно объяснил он, чувствуя, что снова вспотел. — Там считают, что лорнгельдам не нужен Кайт. Они просто хотят вернуть тот образ жизни, который вели до короля Фалтила, до Времен Безумия, когда их учили пользоваться магией, пока они не потеряли рассудок. Возможно, жители Рэйки ошибаются, — поспешил добавить Мозель, увидев гнев в глазах собеседника, — но, вероятно, лорнгельды не так сильно жаждут власти, как нам кажется.

Седой граф вскочил на ноги, стул отскочил, проскрипев по выстланному плитняком полу. На шум лениво обернулись несколько советников, друг Мозеля заметил, что на него смотрят, снизил голос и продолжил пылким шепотом:

— Мозель Джессингер, ты и в самом деле дурак. Ты ни на одном собрании не высказываешь своего мнения, а теперь защищаешь точку зрения, которая наверняка доставит тебе массу неприятностей.

— Я не на их стороне…

— Ты, кстати, привел почти те же доводы, что Атайя на суде. Ради твоего же блага я никому об этом не скажу, тем более его величеству.

Он встал, полный отвращения, и ушел, не оглядываясь.

Мозель выпил чашу вина, которую сам себе и налил, и украдкой вышел из залы с полным осознанием того, что высказанное мнение — не только игра в адвоката дьявола, но угроза его, Мозеля, положению, опасность, к которой он не привык. Однако мысль о создании инквизиции — Трибунала, как назвал его епископ, — потрясла Джессингера до глубины души. Такое решение послужит гибелью для Кайта, а не спасением, как считает Курия.

Одержимый желанием выбраться из стен замка Мозель вышел в небольшой двор, примыкающий к зале Совета, и сел на гравированную каменную скамью рядом с кустами роз. Печально вздохнув, достал из поношенного платья кулон на тонкой цепочке — медальон размером с монету всегда находился под одеждой и был его единственной изысканной вещью. Мозель приставил палец к застежке, чтобы отскочила серебряная крышечка, но тут закрыл глаза и засунул кулон обратно.

На него нахлынула грусть, надавила неимоверной силой на хрупкие кости; то была боль, не имеющая никакого отношения к возрасту и немощи. Боже, зачем он сохранил кулон? Зачем, если он вызывает глубокую печаль, а не служит желаемым утешением? Со временем любой подарок теряет свою власть. И этот тоже утратил на некоторое время. Но теперь его могущество вернулось, пробудившиеся воспоминания угнетали больше, чем когда-либо. Угнетали, потому что сила исцелиться была в руках Мозеля, но у него не хватало мужества.

Он устало переплел костлявые пальцы и положил их на колени. Все лето, когда июль сменял июнь, а затем приходил август, Джессингер чувствовал беспокойство. Что-то толкало его на поступок, который он, да и никто другой, не смог бы совершить или не стал бы. Мозель не привык к дерзким выпадам, поэтому в его душе засел страх, а не огонь приключений, как в молодом теле. И в нем когда-то горело это пламя, он не всегда был стариком. Попросить пост в Саре — хороший предлог для побега, но внутренняя тревога подсказывала, что если он спрячется в чаще острова, как напуганный кролик, то боль не только не уменьшится, но неизбежно вовлечет других людей в страдания, что мучили его сорок лет из прожитых шестидесяти двух.