Мудрая змея Матильды Кшесинской - [23]

Алена онемела.

Одетт? А кто же тогда Одиль? И почему записка, адресованная ей, произвела такое впечатление на мадам Бланш?

После некоторой заминки Алена тоже представилась, назвавшись на французский лад Элен, потому что слышать свое имя с непременным ударением на последний слог (таковы нерушимые правила французской орфоэпии) она была решительно не готова.

Они пожали друг другу руки, потом облобызались на прощание, и мадам Бланш отчалила, оставив Алену в некотором недоумении.

Что-то со вчерашнего дня буквально зависло над ней «Лебединое озеро», или, выражаясь по-здешнему, «Le Lac de cygne», просто-таки на каждом шагу натыкаешься на имена его героев. Вчера Зигфрид. Сегодня Одиль и Одетт. И, что характерно, Одетт именно Бланш, что можно перевести как Белова. Если следовать этой логике, Одиль должна была носить фамилию Нуар, Чернова?[19] Они были подругами? Или наоборот?

А может быть, Одиль была сестрой Одетт? Она умерла, а Одетт упала в обморок не потому, что прочла страшную записку (она, возможно, и не знала этого шифра!), а просто потому, что записка была адресована ее покойной сестре? И Одетт даже не подозревает об угрозах неведомого типа… Может быть, ее предупредить?

Стоп. На конверте ничего не было написано: имя Одиль было зашифровано, как и прочий текст. Кроме того, не прочитав записку, невозможно догадаться о какой-то серой лошади по имени (или все же по кличке?) Руэн и испугаться угрозы.

Или Одетт находилась полностью в курсе дел покойной сестры?

Загадки, загадки… Алена любила страну Мулянию не только за красоту, а еще за то, что судьба беспрестанно задавала ей здесь всевозможные загадки. И с каким же наслаждением Алена их разгадывала! Может быть, и эту разгадает и напишет об этом романчик. А может быть, и нет: и не разгадает, и не напишет. Пока слишком мало данных. И вообще, она ведь на чердак собралась. Что, если в числе не разобранных еще полотен отыщутся портреты сестричек Одетт и Одиль? Интересно, они были похожи? Может, это поможет разгадать тайну странной записки?

Алена Дмитриева заперла все двери, чтобы снова не появились незваный гость или незваная гостья, и поднялась на чердак, прихватив сырую тряпку. Она зажгла свет, порадовалась, что Маршан оставил свои софиты – с ними совсем другое дело! – и принялась за уборку. Носила эта уборка, впрочем, довольно причудливый характер, поскольку Алена расчищала себе путь только к тем углам, где, как ей казалось, могли быть составлены или сложены картины. Но нет, они оказались небрежно свалены за остовом старой кровати, поставленным вертикально и прислоненным к стене.

Алена не без труда вытащила рулоны и подрамники на середину чердака, под свет софитов, и принялась рассматривать то, что осталось от картин.

Судя по всему, именно о них говорил Морис, дескать, место им в пубели, настолько печальным было их состояние. Порою трудно было вообще понять, что изображено. Однако некоторые оказались еще вполне ничего, и они-то поставили Алену в тупик.

Например, на одной был изображен голый мужчина. Конечно, Алена знала, что художники непременно набивают руку на нагой натуре, однако несколько неожиданно было обнаружить таковую на чердаке деревенской самоучки.

Все пропорции и детали стройного мужского тела были замечательно соблюдены. Натурщик стоял вполоборота, деликатно прикрывая то, что считал нужным прикрыть. Это был молодой и, возможно, привлекательный человек, однако краска наверху картины облупилась, и лицо натурщика оказалось невозможно разглядеть. По некотором размышлении Алена предположила, что это тот самый симпатичный блондин, портрет которого увез Маршан.

Интересно, из любви к чистому искусству раздевался этот мужчина перед художницей или?..

Алена не додумала эту несколько неприличную мысль до конца просто потому, что на следующей картине – поясном портрете – увидела того же обнаженного мужчину. Лицо его по-прежнему можно было разглядеть с трудом, а все остальное – очень хорошо. Одной рукой он придерживал наброшенный на плечо серый китель с нагрудным орлом и свастикой на правом кармане.

Вот тебе раз! Натурщиком Маргарит Барон был оккупант! Фашист!

Да уж, если Коко Шанель была персонажем «горизонтального коллаборационизма», то как устоять деревенской художнице? Куда конь с копытом, туда и рак с клешней.

Когда волна неистового возмущения немного улеглась, постаралась взять себя в руки.

Морис как-то упоминал, что во всех домах в Муляне были насильно размещены солдаты и офицеры вермахта. Разумеется, стояли они и в доме Маргарит Барон. Остальное можно только предполагать – и осуждать или сочувствовать. Например, этот офицер мог заставить молодую художницу рисовать его в таком виде. Неведомо, что еще он заставлял ее делать, этот ценитель искусств. «Paris bei Nacht»[20] был ему недоступен, вот он и довольствовался «Mühle bei Nacht»[21]!

«Какой сюжет!» – уже снисходительней подумала Алена и продолжила разбирать полотна.

Увы, больше ничего интересного она не нашла. Единственным относительно сохранившимся натюрмортом оказалось изображение лежащего на белой кружевной салфетке католического молитвенника в черном переплете с изображением креста и металлической застежкой. Рядом художница разместила темно-бордовую розу и очень красивую брошь в виде свернувшейся змейки, украшенной множеством каких-то блестящих мелких камешков и с большим синим камнем на голове.