Мучения члена - [14]

Голос Андре утих и замер, словно воспоминания, нахлынувшие в душу, настолько переполнили ее, что больше невозможно было расчистить путь. А затем он вдруг забылся глубоким сном, подобно маленьким детям, которые роняют голову на стол, не дождавшись конца еды.

Подобное доверие и простодушие невыразимо умилили Ролана, который долго смотрел на Андре, спящего у него на груди, едва вздымаемой равномерным дыханием, — спящего в той же позе, в какой он делился самым сокровенным со своим другом, тогда как другой на его месте, пренебрегая правдивостью и тактом, мог бы принизить либо преувеличить свои признания. Ролан без устали любовался этим телом, чьи пропорции были настолько совершенны, что ускользали от любых определений; этими бесчисленными прелестями, сводившимися в конечном счете к одной-единственной, которую он не мог точно описать и которая перераспределяла их на новых уровнях, беспрестанно перемещаемых и все более гармоничных; этими опаловыми веками, прикрывавшими интимный взор из глубины плоти, что вновь проявлялась во всей полноте сквозь собственную прозрачность. Сердце Ролана переполняли благодушие и любовь. Несмотря на то, что тело Андре стесняло его, как и каждую ночь, он пуще смерти боялся нарушить покой юноши: времени еще оставалось много. Так текли часы для Ролана, разбитого страстью, усталостью и волнением, но под утро он тоже заснул и вместе с Андре пробудился только днем. Они посмотрели друг на друга, не проронив ни слова: помимо юности, любви и красоты, каждый видел, как в глазах другого брезжит обещание нового дня — еще прекраснее, чем накануне, если такое возможно.

Однако Андре, то ли из-за причуды, то ли от неохоты, не спешил вернуться к своему рассказу. Ролан даже не пытался его уговаривать. Плавая, греясь на солнышке, глядя на море, синеющее между соснами, обсуждая разные пустяки, приобретающие ценность лишь благодаря тому, чьи уста их произносят, они и не мечтали ни о чем другом, кроме этого простого счастья. Впрочем, хотя Ролан и довольствовался им, ему не терпелось возобновить разговор с того места, где Андре остановился. Однако ему меньше всего хотелось бы обидеть Андре, тем более что он вовсе не кокетничал и всем своим видом демонстрировал, что сказал вполне достаточно. Лишь на третью ночь, обвив всем телом Ролана, словно для того, чтобы слова звучали убедительнее, он продолжил:

— Понял ли отец? Во всяком случае, мы никогда об этом не говорили. Он жил только инстинктом, но инстинкт его, наверное, не обманул, поскольку на следующий день и до самого возвращения матери я больше не спал в его постели. Позднее я избавился от последних сомнений, что сцена, о которой я рассказал тебе позавчера ночью, оставила неизгладимый след в его воображении. Ну а я теперь знал, что такое мужской орган во всей его красе, а также в какой и, главное, в чьей форме я пылко желал всей силой молодой страсти с ним соединиться. Еще явственнее ощущал я, что если два человека, будь то двое мужчин или две женщины, будь то мужчина и женщина (до двух женщин я тогда еще не додумался, с улыбкой добавил Андре), проводят ночь в одной постели, они делают это лишь с той целью, о которой я получил загадочное откровение, хотя, впрочем, не мог представить себе всех различных способов. Тогда-то началась пытка иного рода… Как я уже говорил, у нас была одна комната на троих, к тому же небольшая. И хотя моя кровать стояла далеко от родительской, должен был наступить момент, когда я обязательно заметил бы некие движения или звуки, доносившиеся оттуда, и попытался бы истолковать их природу. Пока я был еще мал, это не имело, по мнению родителей, большого значения, тем более что они вели себя довольно осторожно, ложась всегда после меня и дожидаясь, пока я не засну. На сей счет они не ошибались, однако я рос, и слух мой обострялся, а у них ничего не менялось. Хоть я и не участвовал в развлечениях своих юных товарищей, старшие из которых уже познали женщин, они выведали достаточно для того, чтобы с грехом пополам объяснить мне, даже если я слушал их с кажущимся безразличием, в чем заключается встреча и обмен между противоположными полами. Однако я нуждался в прямом откровении: мне бы и в голову не пришло, что такое может произойти когда-либо со мной самим, но одна только мысль об отце с матерью волновала меня до глубины души…

— Я получил откровение во всей его грубости однажды ночью, когда, полагая, что я уже сплю, родители ослабили меры предосторожности и даже не погасили свет. Тогда я задним числом постиг в полном объеме множество вещей, которые никогда и не пытался себе объяснить — так мало они для меня тогда значили. В мгновение ока я увидели понял столько, что проникся ужасом. То было совокупление, стыковка, движение туда-сюда, при котором один торжествовал над другим со звериной гнусностью, и сие зрелище позволило мне постичь животную сущность человека. Я зарылся под одеяла, лишь бы не видеть этого кошмара, и заткнул уши, дабы не слышать. Силясь не закричать от горя, я закусил губы до крови с такой жестокостью, что, наверное, мог бы разорвать обоих родителей одними зубами. Заметили ли они? Возможно. Во всяком случае, ничего больше не было, но хватило и одного раза: отрава, которую они влили в меня, высушила мои жилы…