Мстиславцев посох - [30]

Кубрак сморщился от удара, шевельнул связанными руками. ―

— Больно дерешься, преподобный,― сказал с насмешкою.― А помнишь ли, как я тебя от ножа выручил? Где то было, а?

Благообразный лик старца набухал сизой кровью.

— Многое прощал тебе, Кубрак,― молвил Никон.― Ныне не будет прощения.

— Суда церковного не убоюсь, преподобный,― отвечал Кубрак все так же дерзко.― Убоишься ты его, ибо не смолчу, ведай сие. Отпусти лепей подобру, Никон.

Старец не отвечал.

— Не отпустишь? ― шевельнулся Кубрак.― Суду предашь? А не ты ли, Никон, докупившись власти, творил сам-то всякое бесчиние взапуски с игуменом монастыря Случевского? И не ты ли полюбовнице своей маентак монастырский о тридцати дворах подарил? Воспомяни-ка!

— Брешешь, сатана! ― подскочил Никон.― Подумай-ка на что замахнулся, кому такое глаголешь!

— Давно ли лаптем щи хлебал, преподобный? ― отвечал Кубрак насмешливо.― Высоко тебя вознесли, да не крепко подперли. Гляди упадешь.

— Тать нощной! ― петушился перед монахом Никон.― Пуда!

— А кто на маентак шляхтича Тармолы напал, грабеж и разбой учинивши не горш того магната Кишки? Воспомяни о себе, преподобный. Что глядишь? Предай меня суду, предай, Никон!

Старец вдруг утихомирился.

— Будет тебе мой суд, а иного не жди,― сказал он покойно.

Никон кивнул служкам, те торопливо вышли.

— И бысть те отныне, Кубрак, великим молчальником,― промолвил старец тихо, но грозно.― Так ты искупишь вину свою пред обителью и пред всевышним.

— Уж не на чеп ли посадить вздумал, затворником объявить? ― потише уже, но с великой ненавистью сказал Кубрак.― Не дождешься, Никон. Уж не только монахам ― мирянам поведаю, каков ты... И на тебя управа найдется. Закон ведаю...

— Я в обители владыко! ― грозно сказал Никон. Служки внесли в склеп пылающую жаровню, клещи, железную палку.

Кубрак глядел на все это округлившимися выпученными глазами.

— Батюшка! ― вдруг прошептал он и упал ниц, стукнувшись лбом о каменпые плиты.― Владыко!

— А-а,― промолвил Никон, отпихивая от себя ногою монаха.― Нет, не ходить уж тебе болей, Кубрак. Будешь ты, Кубрак, отныне, аки червь презренный, ползать по земле и, аки тварь низкая, станешь бессловесен.

— Не погуби, батюшка! Владыко! ― покатился, завыл, пустил изо рта пену Кубрак.― Молиться век за тебя стану, землю есть. Батюшка!

Келарь схватил монаха за волосы, придавил к каменным плитам, кроша зубы железом, расщепил рот. Служка выхватил из жаровни раскаленные клещи.

В этот миг почудилось старцу Никону, будто раздался детский вскрик вверху. И когда поднял владыко голову, то вздрогнул ― почудился ему гневный лик темноглазого ангела. Сморгнул владыко, а когда глянул снова ― видел только темное оконце, обрамленное клочьями пыльного паучьего тенетника. Ослаб разом Никон.

— Стойте! ― сказал глухо и опустился на скамью.― Отпустите его!

Келарь недоуменно поднял голову.

— Развяжи злодея,― повторил свое преподобный. Келарь живо распутал веревку.

— Ступай, Кубрак, с глаз моих долой,― промолвил Никон.― Уходи из обители подобру.

Кубрак повалился к ногам старца, лобызал окровавленными губами преподобному чистенькие туфли.

— Уходи,― отпихнул монаха Никон.― Молись.

Не смея все еще поверить в избавление, затравленно озираясь, метнулся Кубрак к выходу.

Вослед, жалея уже о содеянном, досадуя на свою минутную слабость, белоглазо глядел Никон.

— Гаврюшка! ― сказал он келарю.― Обгляди-ка под-слухи. Сдается мне, понялись там лазать ребятишки.

Прослыл с тех пор благочестивый владыко великодушным,

ОБРУШЕНИЕ

Наутро Петрок примчался к храму ни свет ни заря.

— Кубраку-монаху Никоновы люди железом ноги перебили. Вчера своими глазами видел,― подскочил Петрок к дойлиду Василю.

— Вчера? ― прищурился тот.― А не того ль Кубрака ныне поутру видал я возле корчмы Еселевой? На ногах, правда, монах шибко нетверд был, однако это, мыслю, скорей от браги, нежели от игуменова железа. Уж не сон ли за явь ты мне выдать хотел, а, Петрок?

Петрок смутился. Всю ночь не давало ему покоя злодейство Никоново, а тут на тебе.

— От его всяко жди,― поддакнул слышавший это Амелька.

Из храма прибежал запыхавшийся Степка.

— Беда, Василь Анисимович,― сказал он.― Под самым куполом трещина жахнула.

Трещину под сводом первый приметил Калина. Полез на леса и зашумел ― попортила трещина стену, приготовленную для письма краскою. Дойлид Василь после долгого обгляда спустился вниз, крепко встревожен. Ходил, вздыхал ― не с кем и посоветоваться.

— Ступал бы до поляка, Анисимович,― надоумил Степка.

Однако уехал тот польский дойлид еще по первопутку в Вильню, а обратно ждали только к весне.

— Поеду-ка в Могилев,― решился дойлид Василь.― Потолкую с тамошними майстрами. Будешь тут, Степан, за главного. Храм закройте, и чтоб туда ни ногой.

Приказал дойлид всем храм покинуть, ждать лета.

Когда пришел Филька, уже никто не работал. Мужики толклись на паперти, гомонили, как потревоженные галки. И снова вспомнили, что ставлена церковь на поганом месте.

— Чтой-та они? ― спросил у Петрока Филька.

— Трещина объявилась в кумполе,― Петрок тер уши, притопывая сапогами.

А мороз к полудню еще покрепчал. Низко над посольской слободой выблеснуло из дымной стыни солнышко, замороженным яблоком неспешно катилось по заснеженным крышам.