Мсье Гурджиев - [16]

Сам стиль этой брошюры был проникнут той же странностью, граничащей с сумасбродством, что и ее содержание. Читать «провозвестника» не легче, чем катить тачку по россыпи булыжников. Фразы подчас неимоверно длинны, в первой содержится не меньше двухсот восьмидесяти слов.

Лично меня заинтересовал не столько фантастический проспект следующих томов, сколько некоторые откровения личного порядка. Кое-какие факты из таинственной биографии Гурджиева были здесь изложены впервые, хотя и не совсем внятным образом. Автор сообщает, что провел часть жизни в некоем восточном монастыре с целью приобретения оккультных знаний. «Однажды я решил, — пишет он, — бросить все и какое-то время побыть в полном одиночестве, постаравшись посредством активной медитации проложить новые пути моих плодотворных поисков. Скитаясь по Центральной Азии, я случайно встретился с одним бородачом, который помог мне проникнуть в одну монастырскую общину, хорошо известную среди мусульман». Далее Гурджиев сообщает, что он посвятил себя изучению «сверхъестественных наук», а также попутно овладел обычными факирскими трюками и гипнотизерскими пассами. «Я начал собирать всевозможную информацию, как устную, так и письменную, которая еще сохранилась среди народов Азии и связана с весьма развитой в древности отраслью науки, называемой «мехкенесс», или «уклонение от всякой ответственности»; ничтожная часть этих знаний, известная современной науке, именуется «гипнотизмом». Собрав все, что мог, я удалился в дервишеский монастырь в Центральной Азии, где принялся обрабатывать накопленный материал. После двух лет теоретической подготовки я приступил к практическому применению своих знаний в качестве «целителя». Последующие пять лет были целиком посвящены этому занятию, в котором я добился беспрецедентных в наше время успехов».

Гурджиев признается, что как по натуре, так и по воспита­нию он был предрасположен к изучению сверхъестественного. «Великая природа, — пишет он напыщенно, — соблаговолила даровать всей моей семье, а мне в особенности, редкостную среди людей способность постижения тайны». Начиная с самого раннего детства, утверждает Гурджиев, он получил доступ к знаниям, непостижимым для простых смертных, чем объясняется, быть может, его вера в собственную непогрешимость.

«Я имел возможность, — пишет он, — проникнуть в святая святых почти всех герметических организаций религиозного, философского, оккультного или мистического характера, которые недоступны обычному человеку. Я прочел почти все, имеющее отношение к данному вопросу».

Говоря о прошлом, Гурджиев утверждает, что он сумел сколотить огромное состояние. Не упоминая о том, как это ему удалось, он заявляет: «Я начал сворачивать свои предприятия, рассеянные по различным странам Азии, и собирать воедино сокровища, накопленные за долгую жизнь». Эта относящаяся к 1912 году ссылка на «долгую жизнь» заставляет нас задуматься над вопросом о возрасте Гурджиева. В другом месте он говорит о каких-то исследованиях, законченных к 1892 году. Эти факты указывают, что в 1933 году, когда вышла его книга, ему было по меньшей мере семьдесят лет. А ведь человеку, с которым я только что встретился в гостинице, можно было от силы дать всего пятьдесят. Выражение лица, голос, осанка — все говорило именно об этом возрасте.

Хотя у Гурджиева было немало учеников во Франции и в Англии, но все же именно в Америке он обрел самых горячих своих приверженцев. Я поразился количеству людей, ходивших на его лекции, смотревших поставленные им танцы. Когда я, будучи в обществе, произносил имя Гурджиева, ко мне тут же подходил кто-либо из его воспитанников и принимался рассказывать очередную драматическую историю, свидетелем которой ему довелось быть. Эти истории освещались по-разному, в зависимости от личности рассказчика. Одни клялись именем Гурджиева, другие проклинали его; одни полностью ему доверяли, другие называли шарлатаном и буйнопомешанным, но все единодушно утверждали, что ему присущи некие сверхъестественные способности. Мне говорили, что кое-кто завещал Гурджиеву все свое состояние, чтобы помочь ему в его работе, что иные из его учеников были не в силах вырваться из-под его влияния и чувствовали себя счастливыми в его присутст­вии, даже если он оскорблял их. Часто его называли «одержимым» — довольно необычный эпитет для духовного наставника. И однако не может быть никакого сомнения, что человек, оказавший столь сильное влияние на своих учеников, успел утратить изрядную долю своей прежней притягательности. Противоречия, всевозможные увертки и фокусы, бывшие вначале лишь элементами сложной системы, стали теперь чертами его характера, частью его натуры. Когда мать Гурджиева скончалась в 1925 году в Фонтенбло, он поставил на ее могиле громадный камень с нижеследующей фантастической надписью:

Здесь покоится

мать того,

кто был подвигнут

этой смертью

на создание книги

«Курильщики опиума».

Госпоже Гурджиевой шел в то время девятый десяток. Ее кончина не была неожиданной и не могла понастоящему потрясти сына. Книга, на которую якобы его «подвигла» эта смерть, так и не была написана, о ней ничего никому не известно. Я неожиданно заметил, что среди учеников Гурджиева не осталось ни одного из тех, кто входил в его русскую довоенную группу. Это показалось мне тем более странным, что прежние почитатели не испытывали к нему ничего, кроме восторга, тогда как мнение теперешних было по меньшей мере противоречивым. С людьми, знавшими Гурджиева, я сталкивался не только в Нью-Йорке, но и во многих небольших городках, особенно в Калифорнии, где так легко приживаются любые метафизические теории. Там действовали группы, организованные Альфредом Ореджем и пытавшиеся теперь вникнуть в хаотическое учение Гурджиева. Даже потеряв всякий контакт с учителем, они загорались при одном звуке его имени. Его неукротимая натура завораживала тех, кто давно с ним расстался.