Мраморное поместье - [50]
Кажется, я тогда потерял сознание, потому что в следующее мгновение, удержанное памятью, у меня было страшное сердцебиение, я открывал двери на веранду, сам не зная, что делаю. В дверях я столкнулся с Каганским. Он отшатнулся, увидев мое искаженное лицо.
— К больному!.. — задыхаясь, крикнул я.
На дворе, где было уже почти светло, первое, что бросилось мне в глаза, была Федора с дохлой гуской в руках, остановившаяся у веранды. Кажется, она собиралась начать обычную жалобу, потому что я отчаянно замахал на нее руками.
Тогда, догадываясь о происшедшем, она спросила равнодушно:
— Помер?
Я не отвечал, хватаясь руками за бешено колотившееся сердце.
Вслед за тем на веранду вышел Каганский.
— Что?.. — спросил я с ужасом.
— Скончался, — отвечал старик.
Словно не ожидая этого известия, сердце мое забилось еще сильней. Задыхаясь, я говорил:
— Федора покажет… Идите садом… в моей комнате лавровишневые… побольше… Не говорите женщинам… пока я не оправлюсь, чтобы помочь.
Рассказывать, что было дальше, излишне. Истерический плач молодой вдовы заключал в себе еще ту силу, которая служит основой все забывающей молодости; гораздо ужаснее было горе матери.
Графиня не произнесла ни одного слова, не уронила ни единой слезы. Согнувшись в кресле возле гроба, она, казалось, с каждой минутой опускалась все ниже, как бы врастая в ту могилу, куда через два дня должны были опустить ее сына.
Мраморная плита оказалась расколотой во всех местах и по всем направлениям на мелкие, как зерна, куски. Должно быть, она уже рассыпалась теперь, но тогда еще каким-то чудом держалась…
Когда через некоторое время я, усталый и глубоко потрясенный всем пережитым, проезжал мимо старой башни по пути к местечку М., был чудный весенний день. Ворон недвижно сидел на своем посту, черные с синим отливом крылья, как полированные, сверкали на солнце. Со странным, быть может, несколько суеверным чувством смотрел я на загадочную птицу, когда вдруг порыв ветра сорвал последний убор отцветавших возле башни садов и осыпал меня и коляску дождем лепестков… «Счастливы ли они, Эрик и Мара?» — с детским простодушием подумал я, и в памяти у меня сейчас же прозвучало:
ОБ АВТОРЕ
Павел Дмитриевич Пихно, выступавший в печати под псевдонимом Paul Viola (Поль Виола), родился в 1880 г. в семье юриста, экономиста и политического деятеля черносотенного толка Д. И. Пихно (1853–1913), в 1878–1913 гг. редактора газеты «Киевлянин». Единоутробным братом П. Д. Пихно был журналист и политический деятель В. В. Шульгин (1878–1976).
После окончания 2-й киевской гимназии учился на филологическом факультете Киевского университета, затем управлял собственным и отцовским имениями на Волыни, публиковал стихи в периодике. Переводил французских символистов. В 1907 г. выпустил в Киеве стихотворный сборник «Прелюдии творчества», куда вошли и авторские стихотворения, и переводы с немецкого и французского. Увлекался философией и музыкой, по воспоминаниям Шульгина «недурно играл на рояле» и обучался скрипичной игре в Швейцарии.
После самоубийства своей любовницы-кузины, как свидетельствует Шульгин, начал заниматься спиритизмом; получив на сеансе послание от умершей, устроил для нее в своем имении особый склеп. Позднее женился на дочери крупного киевского торговца оптикой, имел двух сыновей, умерших в 1920-х гг.
Согласно Шульгину, умер от тифа во время Гражданской войны, в 1919 г., на одной из станций по пути из Киева в Одессу.
Рассказ «Волчица» был впервые напечатан в журнале «Ребус» в январе-феврале 1909 г. (№№ 1, 4–5, 8). Повесть «Мраморное поместье» была впервые опубликована в том же журнале в мае-декабре 1913 г. (№№ 15–16, 18, 20–26, 28–31, 35–40).
Тексты печатаются в новой орфографии, с исправлением очевидных опечаток. Пунктуация приближена к современным нормам.
В оформлении обложки использована работа В. Борисова-Мусатова.
