Мрак покрывает землю - [38]

Торквемада молчал.

— Ты уснул, святой отец?

— Нет.

— Почему же ты не отвечаешь? Понятно, ты хочешь заставить меня таким образом замолчать. Но что тебе это даст? Ты ведь знаешь, я не могу уйти.

— Знаю.

— Ну, допустим, я исполню твое желание и замолчу.

Наступила тишина. Торквемада думал: «Я создал систему и, как следствие ее, людей, которые ей служат. Что делать с ними, если система оказалась бредовой и пагубной? Как ликвидировать террор, если он породил людей, которые видят в нем смысл жизни? Уничтожить их, прибегнув к террору?»

Спустя минуту рядом послышался голос:

— Я молчал, но ты меня слышал.

Торквемада открыл глаза.

— Да, — прошептал он, — я слышал тебя.

— Ну и что?

— Ты лжешь. Люди против террора.

— Бедняжки! Невинные овечки!

— Перестань издеваться.

— Значит, ты больше не считаешь людей слабыми, жалкими существами, достойными презрения?

— По нашей вине они стали еще хуже. Я ошибался.

— Можно узнать, в чем именно?

— Во всем.

— Это звучит гордо. Ты всегда был максималистом. Все! Не хочешь ли ты этим сказать, что изменить следует тоже все? Не думай, досточтимый отец, меня это нисколько не пугает. На этом свете перемены в порядке вещей. Надо только выработать к ним правильный подход. По моему убеждению, ошибка как таковая вообще не существует. Что такое ошибка? Это неправильное понятие, которому мы противопоставляем правильное. А что такое реальность? Это то, что сейчас, в данный момент правильно и оправданно. Почему? Потому что понятие оправданности формирует реальность по своему подобию, в конечном счете само становясь ею. Из этого следует: только оправданная реальность реальна, но как только она становится неоправданной, она перестает быть материальной субстанцией, и — это ясно, как дважды два — объективно ее как бы не существует. Может быть, бессознательно ты затронул проблему, которая меня давно занимает. Видишь ли, в регулярном отмирании рудиментарных или совсем изживших себя форм и нарождении новых я усматриваю важнейшую закономерность истории. Как я уже говорил, все зависит от правильного подхода к явлениям. Больше того, от правильного их декретирования. Ты понимаешь, досточтимый отец, что я хочу этим сказать? Трансформация существующего в несуществующее должна распространяться на все без исключения, но этот процесс не может носить стихийный характер, его надо направлять и планировать. Тут я хотел бы сделать одну маленькую оговорку. Мы сошлись с тобой на том, что оправданное явление, становясь неоправданным, объективно перестает существовать. Но история не терпит пустоты. Только новое может вытеснить старое. Чтобы умертвить идею, нужна идея. Принимая это в соображение, я полагаю, ты возвестишь миру новую идею.

— Не мучай меня, — прошептал Торквемада, — я устал.

— Прости меня. Впрочем, человеческая усталость — это вопрос, который меня тоже интересует. Правильное дозирование усталости относится к наиболее сложным задачам власти. Нельзя допускать, чтобы люди уставали недостаточно, но в то же время не следует создавать такие условия, при которых усталость была бы чрезмерной. В обоих случаях человек становится опасным. Обратил ли ты внимание, что между самонадеянностью и отчаянием есть некое сходство, в том смысле, что различные эти состояния приводят к схожим последствиям. А нас прежде всего должны интересовать именно последствия, потому что, как правило, преодоление последствий представляет большие трудности, чем устранение причин; это последнее обычно не доставляет много хлопот. Если говорить о твоей усталости, она не вызывает опасений — это явление естественное. Я прямо-таки восхищаюсь тобой, досточтимый отец. Встречаются ведь неуравновешенные натуры, которые начинают вдруг бунтовать в середине жизни. Насколько ты, досточтимый отец, оказался прозорливей этих безумцев! Одной ногой уже стоя в могиле, ты все еще исполнен желания совершенствовать мир. Это свидетельствует о твоей мудрости. И думается, ты больше ценишь дело своей жизни, чем это кажется тебе сейчас, когда ты во власти недужной плоти.

Торквемада хотел приподнять голову, но у него не хватило сил.

— Перестань! — сказал он.

— Глупец! — ответил из темноты спокойный голос. — Кого ты, старый дурак, хочешь обмануть? Меня? Есть во чреве твоем дух правый? Нет. Чего же ты трепыхаешься? Тебе остается только одно: умереть. И чем скорей, тем лучше. В тебе больше нет нужды, ты свое дело сделал. Его продолжат твои ученики.

Торквемада лежал неподвижно, на лбу у него выступили капли холодного пота. А голос рядом продолжал:

— К счастью, ты уже ничего не сможешь изменить. Все пойдет по начертанному тобой, единственно правильному пути. Будет утверждаться и крепнуть Царство Божие на земле — этот несокрушимый оплот всеобщего рабства, бесправия и насилия, ради торжества свободы и справедливости в будущем. Возможно, время от времени то тут, то там будут появляться жалкие людишки, вякающие о какой-то туманной, ни с чем не сообразной свободе — плоде их больного воображения. Но разве они могут представлять опасность для системы, которую ты создал? Ты, досточтимый отец, лучше других знаешь: перед человечеством есть только два пути — служение идее и анархия. Третьего противопоставить им нельзя: его нет. Можно стремиться к порядку или к хаосу. Tertium non datur.