Можно всё - [225]

– Настя. Пойдем.

Я крепко взяла ее за руку и повела за собой, мимо бабушек с гвоздиками и неизвестных нам людей. Посередине зала стоял красивый дубовый гроб. В секунду, когда мы оказались с ним в одной комнате, она больно вывернула мне руку и дернулась. Все ее тело резко сцепило. Но вскоре она снова взяла себя в руки и смиренно продолжила шагать за мной вдоль стены, не глядя в сторону гроба. Бросив взгляд вперед, я заметила Лелю Горчицу, Тараса, Диму Иуанова, Лешу Кувалинни и Андрея Милева. Все они держали в руках свечи и смотрели в пол.

В ту секунду что-то во мне переломилось: «А ебанутость моя как раз в том, что я могу что-то делать только вопреки ожиданиям окружающих». И вот на моем лице, вопреки всем и вся, появляется совершенно ебанутая улыбка. И я просто не могу снять ее с лица. Я улыбаюсь. Так честно, искренне, за всех улыбаюсь. Я буквально не могу ничего с собой поделать. Я понимаю, что пришла провожать своего любимого, самого дорогого, нет, бесценного друга, чью значимость я так пыталась, но все равно не смогла объяснить читателю на предыдущих страницах. Это круче, чем его свадьба. Это его смерть. Он выходит из этой ебанутой игры. Он вышел. Сам вышел. И он здесь. Свободный от всего этого. Во всей толпе из сотен лиц, полных скорби то ли потому, что так положено, то ли оттого, что они больше не потусуются вместе и не поставят лайк на его новое видео, я ловлю взгляд единственной девушки, которая не смотрит, как остальные, в пол. Она смотрит на меня с какой-то детской загадочной улыбкой. Как будто мы обе понимаем, что все это просто прикол.

На кладбище было дико холодно. Не знаю, как работникам удалось вырыть яму – земля была ледяной. Макса одели в ужасный зеленый пиджак и черные ботинки. Единственный раз, когда я видела Макса в рубашке, – в Доме на дереве. Ту дорогую рубашку ему подарила какая-то девочка. Он же терпеть не мог официальную форму одежды и потому использовал эту рубашку исключительно при строительстве дома, потому что ее было не жалко порвать. Нужно было совсем ничего не знать об этом человеке, чтобы одеть его в зеленый пиджак, ткань которого напоминала обивку старого дивана. То же самое можно сказать и о памятнике, и обо всем, что там происходило…

На лицо ему положили подушку, а руки закрыли простыней. Я не могла во все это поверить. Только положив свои теплые пальцы на холодные пальцы того, кто был в гробу, я поняла, что по форме они совпадают с пальцами Максима. Вскоре люди стали расходиться. Могилу покрыли бесконечным количеством цветов и завесили черными лентами «помним, любим, скорбим». Остались несколько человек. Переглянувшись, мы окружили могилу, взялись за руки и закрыли глаза. Это были наши несколько секунд, чтобы попрощаться. Мы сделали большой вдох, выдох и улыбнулись. Потом один из нас спросил: «Ну что, готовы?» Под шумок, закрывая могилу от посторонних глаз плечами, он достал из рюкзака пакет красного вина и полил им землю. Затем мы разошлись по машинам. Я чувствовала, что физически больше не могу оставаться на улице. Через покрытое узорами окно, дыша паром в заледеневшие руки, я наблюдала, как Дима задумчиво шагает вдоль могил вдалеке от всех остальных.

10

Кто-то экспериментирует над нами, но, по-видимому, окончательных результатов еще не добился. Не надо жаловаться. У подопытных животных тоже должна быть профессиональная гордость.

Эрих Мария Ремарк

После похорон мы сняли дом где-то поблизости от Одессы и пригласили туда всех желающих ребят. Сидеть на поминках за одним столом с его родителями и неизвестными нам людьми в гробовой тишине и пытаться при этом есть казалось нам, скорее, какой-то нелепой пыткой, нежели проводами близкого друга, поэтому мы с Настей сразу отправились в тот дом, где остались дожидаться остальных. После похорон наши тела дико замерзли. Единственным вариантом согреться было залезть в ванну. В доме была огромная джакузи, но она очень медленно набиралась. В самом доме было градусов десять от силы. Мы разделись по пояс и сели в нее как в лужу, оставаясь при этом в шапках и свитерах.

Мы просто ехали башней, разговаривая о сущностях и сценариях, пытаясь понять, почему же он это сделал. Было ли это его решение или кто-то заставил его уйти? Мы соединяли воедино все, что он твердил нам последние пару месяцев про сценаристов, которые якобы выдают ему сценарий. Про то, что он просто делает то, что они ему говорят, как и все остальные люди. Что у всех нас есть сценарий, что есть целая группа «работников», которая эти сценарии прописывает, а мы, сами того не зная, следуем заданному ими плану. Я многого не описала из того, что Макс мне тогда твердил. Он будто бы сходил с ума, но в то же время все остальное, что он говорил, звучало максимально логично. Он стал задавать вопросы, которые ему как человеку, марионетке, не следовало бы задавать. Он стал стучаться к ребятам сверху, пытаясь с ними скооперироваться и сотрудничать, вместо того чтобы слепо подчиняться. И, кажется, ребятам это не понравилось. Может, просто нам не по зубам с ними тягаться? Может, мы так и должны слепо двигаться, думая, что что-то здесь решаем, а на самом деле все решают за нас? О чем-то таком мы говорили и думали, сидя в этой ванне друг напротив друга, валетиком. Мы говорили и о более глубинных и странных вещах, но я не хочу пугать тебя окончательно. Да и вряд ли ты во что-то из этого поверишь.