Может, оно и так… - [9]

— Какой телефон, Гоша? Батарейка разрядится.

— Господи! — вопил. — С кем я связался? Не люди — таблицы умножения! Дважды два, трижды восемь…

Не постучит в дверь, не встанет на пороге — белозубый, остроглазый, искрометный:

— Вам повезло. В ваш мир пришел я с нежданностью чувств и поступков. Уйду, кто меня заменит?

Не наговорит потешку:

— У попа была собака. У бабуси — гуси. А у Анны у Иванны мужики на пузе.

Не захохочет первым…

— Закройте, — приказала Маша. — Это уже не он.

Крышку опустили на гроб.

9

Обедают они втроем.

Ото-то усаживается за стол надолго, словно укладывается в постель, ест много, напористо, вознесенный над супом, постанывает от наслаждения, высасывая с ложки, торопится, обжигается, стараясь первым опорожнить тарелку и получить добавку.

— Там, — косит глазом. — В кастрюле. На всех не хватит…

Дома он ест со сковородки, орудуя гнутой вилкой, пьет из носика чайника, забитого накипью, а здесь потребляет пищу наравне со всеми, цветными каплями орошая рубашку, кашу заедая хлебом, мясо обмазывая горчицей, пищей наполняя живот, обширный и поместительный. Аппетит у него отменный, всякая еда на столе вкуснее вчерашней, всякая на подходе желанней сегодняшней.

— Больше всего люблю обедать. Никто так не любит…

Кусает щеку в азарте поглощения, разевает рот в скорбном вопле, проливая крупные слезы:

— Финкель!.. Почему оно так?

— Изменения, — разъясняет. — Необратимые. Мне ли не знать?

К старости Финкель стал подглядывать за собой, шпионить, изыскивать способы для выявления истинного нутра. Заметил вдруг, что говорит короче, отбросив придаточные предложения, скупо пользуясь причастиями-деепричастиями. Еще заметил, что кладет вещи на те места, откуда их взял, — отчего бы так? А оттого, что времени осталось мало, времени не впопыхах, и началась неосознанная экономия, чтобы не тратить его на липучее многословие, на поиски ключей, кошелька, ножниц или головной щетки. Решился даже — да простят великие писатели — читать в непотребном месте на исходе дней: сбережение времени при затрудненной работе кишечника, однако недочитанное не оставляет в туалете до очередного посещения из уважения к тем же сочинителям.

Изменений много, от них не избавиться, успевай только отмечать. Говорит себе в осуждение:

— Всё на свете на что-то указывает, а нам, дуракам, без надобности.

Слабому мышлению такое недоступно, но Ото-то доверяет опытному человеку и вновь склоняется над тарелкой, вымакивая соус до крайней капельки, озабоченно перечисляет между глотками:

— У них много всего, сразу не осилить. Картошка, морковка, кабачки. Хумус с тхиной. Яблоки с мандаринами. Фасоль. Крупа-макароны. Изюм с орехами. Яйца. Сок. Молоко в пакетах. Хлеб белый, хлеб черный…

Волнуется, машет рукой, брызгает соусом с вилки:

— Морозильник забит сосисками — я проверял. Даже консервы для Бублика имеются, но мне их не дают…

Друг-муравей ползает по скатерти в поисках угощения, Ая ему выговаривает:

— Что ж ты, дурачок, в солонку лезешь? Обопьешься потом.

Затем они разговаривают, сытые, ублаженные. К прояснению ближайших намерений. Ото-то утрамбовался по горло, глаза его слипаются, но Финкель приоткрывает заветную шкатулку с засушенными лепестками, с их апельсиновым призывом к пробуждению чувств.

Последние наставления:

— Отправляемся туда, куда надобность укажет. Делаем то, что желания подскажут. Вопросы есть?

Вопросов нет. Рюкзаки за спину, компас в руки — и пошли.

Дедушка. За ним внучка. Ото-то замыкающим.

Пересекают кухню, коридор, спальню родителей. Осматривают туалет, ванную комнату, кладовку. Пережидают бурю в укрытии за диваном. Выходят с опаской на балкон, открытый ветрам-приключениям.

— На нас не нападут пираты? — пугается Ото-то. — Как в тот раз…

В тот раз они шли с попутным ветром через бурную Адриатику, спасаясь от морских разбойников; Финкель стоял у штурвала в застиранной тельняшке, Ая кричала: «Земля!», Ото-то бросал якорь. Высадились на пустынный остров без воды и провизии, кинули с балкона бутылку из-под яблочного сока с отчаянным призывом: «Спасите наши души!» — «Де-душ-ка, — спросила Ая. — Зачем души спасать? Они же не умирают…»

Посреди балкона Финкель прикладывает палец к губам:

— Тихо! Не оборачиваться. Кто-то крадется за нами…

Рты открываются. Глаза округляются. Ото-то не дышит, подверженный опасениям:

— Слышу. Я слышу… Риш-руш… Риш-руш…

— Ришруш, — подтверждает Ая и разъясняет по-русски дедушке, несведущему в тонкостях обретенного языка: — Шорох. Шуршание.

Финкеля это устраивает. Гур-Финкель шепотом нагнетает страхи:

— Два брата. Риш и Руш. С озера Ньяса.

— Че-е-го?..

— Оранжевые карлики. Из африканских глубин. С луком и отравленными стрелами.

Страх накатывает волной от нижних конечностей. Заплетаются ноги у Ото-то, слабеют его колени. Спазмой прихватывает внутренности, взывающие к скорейшему извержению излишков. Колотится в тисках сердце, готовое выпрыгнуть из горла. Шерстится кожа на спине, жуть подступает к языку, лишая речи, к носу и глазам, из которых сочится влага, к голове, взывающей к немедленному отступлению. Ото-то не выносит подобных переживаний, терпение его на пределе.

— Я пойду… У меня дела…