Можайский-7: Завершение - [59]
— Видите? Видите? — не удержался Владимир Львович и засмеялся как ребенок: своей сообразительности. — Там — канал!
— Река! — немедленно поправил Гесс.
— Ну, река… — ответил Владимир Львович. — Неважно!
Еще несколько шагов и улочка — совершенно неожиданно для обоих — превратилась в миниатюрную площадь: в ту самую, где накануне Гесс и Владимир Львович познакомились.
— Пришли!
— Похоже на то!
Впрочем, похоже как раз и не было. И церковь «античного вида», и красивое здание в строгом классическом стиле, и прилепившиеся друг к дружке домики без вида и цвета — всё это, то есть всё то, что и составляло площадь, окружая ее и формируя, едва проступало из густого тумана, являя собою зрелище невероятно причудливое.
Несколько фонарей тщетно старались развеять неприятного вида белесый сумрак. Огни освещенных окон выделялись застывшими кляксами, не давая света даже в самой близи от себя. Что-то тихонько поскрипывало. Понизу веял ветерок, открывая мелкий булыжник. И вообще на площади было прохладней, нежели в узком переулке.
— Вроде бы с этой стороны? — спросил Гесс, указывая на домики.
— Да.
— Поищем!
Гесс и Владимир Львович, вплотную подойдя к стенам, принялись буквально на ощупь обшаривать их в поисках дверей и табличек.
— Сюда!
Владимир Львович первым обнаружил нужные и подозвал к себе замешкавшегося Гесса.
— Входим?
— С Богом!
Без стука — просто распахнув дверь — Владимир Львович и Гесс вошли в помещение.
49.
На пару секунд они ослепли: помещение — холл — было ярко освещено сразу из многих источников. Горели свечи в канделябрах. Горели электрические люстры. Холл был невелик, но светильников в нем оказалось столько, что создавалось впечатление легкого сумасшествия, нереальности: если и мира, то неземного.
Привыкнув к яркому свету, Владимир Львович и Гесс внимательно осмотрелись.
Справа — что-то вроде конторки или билетной кассы. И никого.
Слева — витрины со всякой пустячной мелочью: как будто и не театр вовсе, а сувенирная лавка. И тоже никого.
Прямо — ступени и лестница. Перед лестницей — дверь в какую-то другую комнату.
— Давайте проверим!
В комнате, однако, тоже никого не было, а сама она оказалась чем-то вроде гримерки: первый признак того, что Гесс и Владимир Львович попали все-таки в театр, а не куда-то еще.
Оставался только один путь —по лестнице.
— За мной!
Лестница привела на второй этаж, и Гесс с Владимиром Львовичем одновременно ахнули: весь этот этаж представлял собою зал. Входивший в него человек попадал в него неожиданно, внезапно для самого себя, и первым его ощущением становилась растерянность. Но Гесс и Владимир Львович ахнули вовсе не от растерянности.
Как и холл на первом этаже, зал был невелик, хотя и побольше холла. Часть его занимала сцена, явно не рассчитанная на постановку особенно зрелищных спектаклей: для этого попросту не хватало места. Скорее уж, на сцене играли какие-нибудь монологи или давали представления наподобие миниатюр, не требовавших большого количества участников и множества декораций.
Перед сценой — прямо от входа — полукругом и в несколько рядов располагались кресла: несколько десятков, то есть тоже совсем немного, что лишь подтверждало первое впечатление — театр специализировался на избранном и для избранных. Даже пустующие, кресла только подчеркивали компактность заведения, но Владимир Львович и Вадим Арнольдович увидели совершенно иную картину.
Едва они вошли, десятки лиц одновременно повернулись в их сторону. Свет в зале был приглушен, отчего ни Владимир Львович, ни Гесс толком не могли рассмотреть эти лица. И все же они каким-то инстинктом определили в них родственные себе — русские или, если угодно, российские. Можно сколько угодно считать небылицей способность людей определять в толпе своих соотечественников, но факт от этого не перестанет быть фактом: такая способность существует, а наиболее остро она проявляется в минуты несомненной опасности.
В том, что зал буквально переполняла угроза, сомневаться не приходилось. И у Владимира Львовича, и у Вадима Арнольдовича волосы на голове встали дыбом, по спине побежали мурашки, ладони увлажнились. Владимир Львович даже сунул руку в карман пальто, нащупывая револьвер, но револьвер, однако, так и не вынул.
— Похоже, нас заждались! — шепотом сказал он Гессу.
Гесс — через силу, не сводя глаз с повернувшихся в их сторону лиц — кивнул, соглашаясь:
— Да: очень на то похоже!
И тут позади кто-то кашлянул.
Владимир Львович и Гесс, так и подскочив, немедленно обернулись:
— Вы! — воскликнул Гесс.
— Семён! — воскликнул Владимир Львович.
Молжанинов поклонился, взял обоих своих гостей под руки и провел на свободные места:
— Посидите покамест тут, — предложил он, — буквально еще минуту, и я к вам присоединюсь!
50.
Прошла минута, затем другая, но ничего не менялось. Разве что сидевшие в креслах люди потеряли к Владимиру Львовичу и Гессу интерес: все они отвернулись и превратились в нечто странное.
Мы говорим «странное», потому что собрание этих людей совсем не походило на театральное. И даже если принять во внимание необычный характер сборища — и не театральный вовсе, — странного меньше не становится.
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает фотограф Григорий Александрович Саевич.
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает брандмайор Петербурга Митрофан Андреевич Кирилов.
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?…
Бездомный щенок в обрушившемся на Город весеннем шторме, санитарная инспекция в респектабельной сливочной лавке, процесс пастеризации молока и тощие коровы на молочной ферме — какая между ними связь? Что общего между директрисой образовательных курсов для женщин и вдовствующей мошенницей? Может ли добрый поступок потянуть за собою цепь невероятных событий?
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает поручик Николай Вячеславович Любимов.
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает старший помощник участкового пристава Вадим Арнольдович Гесс.
Париж конца XIX века манит запахом жареных каштанов и выставками импрессионистов. Мечтая увидеть натюрморт кисти Ван Гога, скромный учитель рисования из Царскосельской гимназии останавливается в маленьком отеле на острове Сен-Луи. Здесь он встречает своего знакомого – известного английского журналиста, которого вскоре находят мертвым в собственном номере. На первый взгляд кажется, что англичанина застрелили. Пока полиция охотится за сбежавшим портье, постояльцы начинают подозревать друг друга…
Один из известных детективов Франции начала 19 века вновь сталкивается с чередой убийств, которые на первый взгляд не отличаются от других, однако раскрываются улики, которые указывают на маньяка, который своими действиями пытается освободить мир от неугодных обществу людей. Но с каждым днём поисков, дело всё больше начинает заходить в тупик и детектив начинает подозревать всех, что приводит к мысли о невозможности завершить дело.
Все знают, что наша жизнь полна неожиданностей. Иногда сюрпризы, преподносимые судьбой, пугают, но пока не рискнешь пройти это испытание, не узнаешь, с какой целью оно произошло в твоей жизни. Так и спокойная жизнь главной героини в один момент перевернулась. Казалось бы, маленький, неприметный деревенский домик, но сколько тайн и опасностей могут хранить в себе его стены. Но она не сдастся, пока не дойдет до конца и не узнает самый главный секрет в своей жизни.
Прибрежный округ Пэнлай, где судья Ди начал свою государственную службу, совместно управлялся судьёй как высшим местным гражданским чиновником и командующим расквартированными здесь частями имперской армии. Пределы их компетенции были определены достаточно чётко; гражданские и военные вопросы редко пересекались. Впрочем, уже через месяц службы в Пэнлае судья Ди оказался втянут в чисто армейское дело. В моей повести «Золото Будды» упоминается большая крепость, стоящая в трёх милях вниз по течению от Пэнлая, которая была возведена близ устья реки, дабы помешать высадке корейского флота.
Жадные до власти мужчины оставляют своих возлюбленных и заключают «выгодные» браки, любым способом устраняя конкурентов. Дамы, мечтающие о том, чтобы короли правили миром из их постели, готовы на многое, даже на преступления. Путем хитроумнейших уловок прокладывала дорогу к трону бывшая наложница Цыси, ставшая во главе китайской империи. Дочь мелкого служащего Жанна Пуассон, более известная как всесильная маркиза де Помпадур, тоже не чуралась ничего. А Борис Годунов, а великий князь и затем император российский Александр Первый, а княжна Софья Алексеевна и английская королева Елизавета – им пришлось пожертвовать многим, дабы записать свое имя в истории…
Эта поездка обещала быть утомительной, но нисколько не опасной: Эсфирь Горен отправилась в Чикаго, чтобы повидаться с отцом, которого почти не помнила и о котором мало что знала.Она никак не могла предполагать, что едва не погибнет при встрече и что отца убьют у нее на глазах, что ей предстоит раскрыть зловещие тайны, ждавшие своего часа со времен Второй мировой войны, и вернуть миру утраченный шедевр великого мастера.
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает начальник Сыскной полиции Петербурга Михаил Фролович Чулицкий.