Можайский-5: Кирилов и другие - [23]

«И да, и нет, Митрофан Андреевич. В тот день, о котором речь, я еще не знала Ивана Казимировича. Мы позже познакомились».

— Позже! Когда?

«Существенно позже».

— Точнее!

«Значит, случившееся в тот, о котором я начала рассказывать, день вас больше не интересует?»

Я задумался: а так ли уж важны все эти происшествия, частные мелочи и прочее, что происходило в жизни Бочарова и его сестер? Что дает знание о них: и мне лично, и моим людям, и следствию? Ответ напрашивался сам собой: пожалуй, что ничего. Во всяком случае, ничего такого, что могло бы изменить к лучшему то положение, в котором оказалась моя команда: всё равно, как ни крути и что ни узнавай, предстояло тяжелое разбирательство с не менее тяжелыми последствиями! Но с другой стороны, — это мне тоже пришло на ум и засело в нем острой занозой, — можно ли подходить к вопросу с настолько эгоистической точки зрения? Разве мои проблемы и проблемы моих подчиненных — всё, на чем свет сошелся клином? А ну как если именно в тех частностях и деталях промелькнет что-то, что сможет помочь следствию в целом? Правда, неясно, как именно я опознаю важное и отличу нужное от ненужного, но… В общем, поколебавшись, я принял решение: пусть обременительное для меня, но хотя бы успокаивавшее мою совесть.

— Нет-нет, подождите, — пошел я на попятную. — Давайте все же по порядку. Бог с ним, с Кальбергом: к нему мы вернемся в нужную очередь!

Анастасия кивнула:

«Хорошо».

— Говорите!

«Значит, увидела я брата в компании двух этих респектабельных господ и очень удивилась. Настолько, что, сначала импульсивно решив к ним подойти, я это решение переменила и, быстро перейдя через улицу, юркнула в сад — случайно или нет, в калитке не было кассира[36], — пробежала по аллее и спряталась за деревом. Разумеется, слышать я ничего не могла — от брата и его собеседников меня отделяли метров десять, по линиям катились экипажи, а звон из музыкального павильона на стороне Румянцевского спуска был слышен даже здесь, — зато я всё отлично видела, и то, что я видела, не укладывалось в моей голове!»

— Что же вы видели?

«Все трое — брат, барон, хоть я тогда и не знала, что это — барон, и другой, вальяжный, господин вели себя не просто как давние знакомцы, но даже чуть ли не как друзья! Представляете? Кто — брат, а кто — они? Пожарный в нижних чинах и явные денежные мешки? Пусть даже в этом есть какое-то преувеличение: скажем, не по-дружески, а по-приятельски они себя вели, но разве суть от этого меняется? Что скажете, Митрофан Андреевич?»

Я согласился:

— Действительно странно!

«Вот и мне так показалось!»

— Но почему вы вообще решили, что Кальберг, Мо… — я спохватился и оборвал себя на полуслове.

Вы понимаете, господа: во втором участнике встречи — в этом, со слов Анастасии, вальяжном господине, — лично я сразу заподозрил Молжанинова. Кем еще мог быть этот господин, если не усложнять и не плодить лишние сущности? Вот потому-то я едва и не произнес его фамилию. Однако тут же сообразил: если с Кальбергом уже всё прояснилось, то с Молжаниновым — нет. Не будет ли лучше подождать и, не называя имени, послушать, что скажет Анастасия?

Возможно, вы сочтете это совсем уж за quelqu’une aliénation mentale[37], но именно так я себя и повел. Впрочем, это-то и вскрыло сразу же то обстоятельство, что, в отличие от Кальберга, Молжанинова Анастасия не знала.

«Вы что-то сказали, Митрофан Андреевич?» — спросила Анастасия, едва я оборвал себя на полуслове.

— Нет, ничего, — быстро ответил я.

Анастасия, однако, уже в свою очередь проявила настойчивость — прямо как давеча я насчет Кальберга:

«Мне показалось, вы произнесли какую-то фамилию!»

— Вот именно, — возразил я, — вам показалось!

«Разве не вы предложили быть откровенными?»

Я слегка покраснел:

— В чем же вы меня упрекаете?

«Вы знаете, кем был тот, третий, человек, но почему-то не хотите сказать!»

— Помилуйте, Анастасия Маркеловна! Да с чего бы вдруг я стану проявлять такую скрытность? Этот человек настолько важен?

Так же, как прежде задумался я, задумалась Анастасия. О чем она думала, я, понятное дело, знать не мог, но, похоже, она просто перебирала в памяти события и впечатления от них, потому что буквально несколько мгновений спустя она ответила с изрядной долей сомнения в голосе:

«Нет. Пожалуй, неважен».

Я было хотел спросить, уверена ли она в этом, но правила моей же собственной конспирологии это запрещали, и вместо того, чтобы задать вопрос, я просто воскликнул:

— Вот видите!

Но Анастасия не сдалась:

«И все же, вы его знаете!»

— Что вы! — упрямо возразил я.

«Не отрицайте!»

— Анастасия Маркеловна, — тогда ушел от прямого ответа я, — но ведь это вы должны назвать мне его имя!

От такого Анастасия даже руками всплеснула:

«Но я-то, я — не знаю его!»

— Анастасия Маркеловна!

«Я правду говорю!» — буквально вздыбилась она, а ее взгляд снова наполнился злобой.

— Почему я должен вам верить?

Это было совсем невежливо, но что мне оставалось?

Анастасия онемела на мгновение, а затем, наклонившись ко мне, схватила меня за руку:

«А вы послушайте!»

Мне стало неловко. Я понимал, почему, пусть даже эта женщина и становилась мне с каждой минутой все менее симпатичной.