Можайский-1: Начало - [166]
— Нас заперли снаружи. Кухня в огне: черный ход также отрезан.
Инихов матерно выругался. Любимов побледнел. Гесс — тоже. Саевич, по-прежнему стоявший у окна с трясущимися губами, казался безучастным: он явно думал о чем-то своем и, похоже, даже не слышал полковника. Иван Пантелеймонович рассовывал по карманам непочатые бутылки, причем исключительно водочные. На сторонний взгляд это могло показаться мародерством, но строгое, сосредоточенное выражение лица Ивана Пантелеймоновича свидетельствовало о другом: бутылки он не крал, а запасал их с какой-то важной целью.
Чулицкий, после того, как полковник поднялся на ноги, стоял, повесив голову и закусив губу. Его спесивое, почти хулиганское настроение распекать всех направо и налево, орать на каждого, кто подворачивался под взор, слетело с него. Михаил Фролович, похоже, задумался о вечном.
Можайский, как и всегда, улыбаясь глазами, был сосредоточен. Он мельком взглянул на Митрофана Андреевича, подошел к окну, отодвинул от него Саевича и, повозившись немного со шпингалетом, толкнул раму. Окно распахнулось. В гостиную ворвался ветер, да такой, что Можайский невольно отшатнулся.
Рама, более не удерживаемая рукой, с силой грохнула об откос. Звеня, оконные стекла разлетелись осколками. На самой границе улицы и гостиной, прямо в оконном проеме, завертелись снежинки — настоящей завесой, пеленой, рвавшейся с улицы внутрь, но словно бы отшвыриваемой обратно потоком теплого воздуха.
Можайский вновь — уперевшись руками в подоконник — высунулся из окна. Когда он отодвинулся прочь, повернувшись лицом уже не столько к коллегам, сколько к товарищам по несчастью, его лицо, буквально избитое шквалистым ветром и снежными зарядами, горело. Растрепанные волосы опушились снегом.
— Высоко!
К разбитому окну разом подошли Кирилов и Монтинин. Оба высунулись было наружу, но тут же отпрянули. Кирилов мрачно подтвердил:
— В лепешку разобьемся!
— А труба? — Монтинин ткнул указательным пальцем куда-то вбок. — Труба! Не выдержит?
— Труба? — Кирилов опять перегнулся через подоконник, но глядя уже не вниз, а вбок: туда, куда указал штабс-ротмистр.
— Что за труба?
— Водосточная.
— Да вы с ума сошли! — Инихов поежился.
— До нее еще и добраться нужно! — Сушкин тоже поежился. — Как вы себе это представляете?
Монтинин замялся: он видел карниз, единственно по которому и можно было бы перейти от окна к водосточной трубе — узкий, скошенный, даже в спокойную погоду смертельно опасный, а уж под бешеными порывами ветра и в слепящую снежную бурю — подавно. Но тут от окна отвернулся полковник и поддержал его:
— Труба — наш единственный шанс. Посмотрите!
Все посмотрели на дверь гостиной. Дверь дымилась. Было ясно, что еще минута-другая, и пламя прорвется через нее, и вот тогда-то и думать будет больше не о чем. Чулицкий перекрестился.
Действуем так! — тон полковника не подразумевал возражений: Митрофан Андреевич командовал, а не вносил предложение. — Первым идет он… эй, братец, как думаешь: сможешь?
Иван Пантелеймонович подошел к окну, выглянул, вновь повернулся к полковнику и, утвердительно кивнув, спокойно ответил:
— Смогу, ваше высокоблагородие. Только обвяжите меня чем-нибудь.
— Вяжите рукавами шинели… Можайский! Ты ведь яхтсмен?
Переход на «ты» ничуть Можайского не покоробил. Поняв полковника с полунамека, он подхватил сначала свою шинель, затем полковничью и быстро связал их рукава надежным морским узлом. К этим шинелям он таким же манером привязал шинель Любимова. К шинели Любимова — Монтинина. К шинели Монтинина — Чулицкого. К шинели Чулицкого — Инихова. К шинели Инихова — пальто Саевича. К пальто Саевича — пальто Сушкина. К сожалению, шинель Гесса и пальто по-прежнему в забытьи лежавшего на диване доктора остались в прихожей и, видимо, уже сгорели. Впрочем, если они и не сгорели, то были все равно недоступны.
Оставалось придумать, как получившуюся «конструкцию» приладить к Ивану Пантелеймоновичу, но тут уже сам Иван Пантелеймонович решил проблему на удивление легко: он просто обернулся шинелью Можайского и застегнул ее на пуговицы. Вышло совсем не элегантно, но вполне надежно.
— Ну, с Богом!
Иван Пантелеймонович взгромоздился на подоконник, сел, свесил ноги наружу, а потом, удерживаясь кое как, бочком-бочком развернулся к улице спиной и начал сползать вдоль стены дома, пока его ноги не уперлись в карниз.
— Если он сможет дойти, и если труба его выдержит, мы тоже сумеем!
Все, сгрудившись у окна, уставились на коренастую и даже на взгляд тяжелую фигуру Ивана Пантелеймоновича. А тот, между тем, уже начал невероятное шествие: прижимаясь к стене, цепляясь пальцами за расселины меж облицовочными кирпичами, на цыпочках, что выглядело совсем уж страшно — встать полной стопой на отлогий карниз было невозможно!
Трижды или даже большее количество раз казалось, что Иван Пантелеймонович сорвется. В такие моменты державшие конец «шинельной связки» Любимов с Монтининым особенно напрягались, готовясь принять на себя весь вес упавшего с карниза кучера. Но каждый раз каким-то чудом обходилось.
Наконец, Иван Пантелеймонович ухватился за водосточную трубу. Надежно встав на крепежную скобу и одной рукой трубу обхватив, другой рукой он расстегнул шинель Можайского и освободился от «связки». «Связку» Монтинин с Любимовым немедленно втянули в квартиру. Еще немного спустя Иван Пантелеймонович был уже на земле, где его тут же обступила начавшая собираться толпа — как погорельцев, так и просто зевак.
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает фотограф Григорий Александрович Саевич.
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает брандмайор Петербурга Митрофан Андреевич Кирилов.
Бездомный щенок в обрушившемся на Город весеннем шторме, санитарная инспекция в респектабельной сливочной лавке, процесс пастеризации молока и тощие коровы на молочной ферме — какая между ними связь? Что общего между директрисой образовательных курсов для женщин и вдовствующей мошенницей? Может ли добрый поступок потянуть за собою цепь невероятных событий?
Не очень-то многого добившись в столице, Можайский на свой страх и риск отправляется в Венецию, где должно состояться странное собрание исчезнувших из Петербурга людей. Сопровождает Юрия Михайловича Гесс, благородно решивший сопутствовать своему начальнику и в этом его «предприятии». Но вот вопрос: смогут ли Юрий Михайлович и Вадим Арнольдович добиться хоть чего-то на чужбине, если уж и на отеческой земле им не слишком повезло? Сушкин и поручик Любимов в это искренне верят, но и сами они, едва проводив Можайского и Гесса до вокзала, оказываются в ситуации, которую можно охарактеризовать только так — на волосок от смерти!
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает поручик Николай Вячеславович Любимов.
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает старший помощник участкового пристава Вадим Арнольдович Гесс.
Захватывающие исторические романы И. Дж Паркер переносят читателя к жизни в Японии одиннадцатого века во всей ее красочной, вероломной славе. В «Черной стреле» Сугавара Акитада принимает свой новый пост в качестве временного губернатора Этиго, ледяной провинции на крайнем севере, славящейся своей враждебностью по отношению к посторонним. Но снег, который угрожает полностью изолировать регион, является наименьшей из его проблем, которые включают — местное восстание, серию жестоких убийств, и тайну, которая столь же стара, как замерзшие холмы и намного более опасна.
Продолжение приключений Сеньки Козыря и его подельников в Томске — сибирских Афинах.
Когда в Витебске был обнаружен истерзанный труп 82-летнего художника Пэна, его ученик Марк Шагал находился в своем парижском особняке. Однако следователи обнаружили на месте преступления массу зацепок и ниточек, ведущих в Париж…
19 мая 1984 года в сомнамбулическом состоянии член сборной СССР по футболу Валерий Воронин вошел в пивную-автопоилку на Автозаводской улице, 17. Взял чью-то кружку, стал пить… У него вырвали кружку из рук, ударили ею по голове и вышвырнули на улицу. Кто убил Валерия Воронина, нанеся ему смертельный удар в той пьяной разборке?.. Следствие было засекреченным.
Знаменитая писательница, автор детективов Агата Кристи переживает сложный период: она потеряла мать – близкого ей человека, а муж тем временем увлекся другой женщиной и хочет оставить семью. Новая книга не пишется, одолевают горькие мысли, и в этой ситуации видится только один выход. Миссис Кристи в отчаянии, ей кажется, что она теряет связь с окружающим миром. Ее не покидает ощущение надвигающейся опасности… Однажды писательница спускается в лондонскую подземку, и чья-то рука подталкивает ее к краю платформы.
Исходя из специфики сюжета, порой там встречаются реальные персонажи (да что лукавить, они там постоянно проживают), но если разнообразные забавности из нашей истории подлинные, то обстоятельства жизни Ксении и ее ближайшего окружения — это вольная интерпретация реалий российской действительности того времени и на подтверждение архивными документами не претендует. Более того, с течением сюжета отрыв моих трактовок от официальной исторической правды будет только усиливаться, так что не взыщитеПродолжение «Пыли и бисера».
В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?Рассказывает начальник Сыскной полиции Петербурга Михаил Фролович Чулицкий.