Мозг: прошлое и будущее - [59]
О важности социальных стимулов в нашей среде можно судить и по тому, к каким серьезным последствиям приводит их исчезновение. На сегодняшний день десятки тысяч американцев участвуют в извращенном эксперименте по оценке воздействия подобной социальной депривации: они приговорены к одиночному заключению[373]. Осужденных на одиночное заключение содержат в камерах со спартанской обстановкой площадью не больше 7,5 квадратных метра, еду подают сквозь щель в двери, а выйти из камеры, чтобы размяться, можно самое большее на час в день. Человеческий контакт возможен только с тюремными охранниками, когда они приносят пищу или конвоируют заключенного во двор на прогулку. По данным правозащитной организации «Solitary Watch», заключенные из одиночных камер жалуются на целый ряд психологических расстройств, в том числе «обостренную чувствительность к внешним стимулам, галлюцинации, панические атаки, когнитивные нарушения, навязчивые мысли, паранойю и трудности с самоконтролем»[374]. В интервью журналистке Шрути Равиндран один заключенный пожаловался на специфическую разновидность нервного срыва, который происходит при одиночном заключении. «В тюрьме каждый день кто-нибудь слетает с катушек и целые сутки не может угомониться. Кричат, визжат, говорят сами с собой… Часа в два-три ночи кто-нибудь как заведет: „А-а-а-а!“ – и только головой качаешь и говоришь: „Ну вот, еще один“»[375]. Исследование ЭЭГ заключенных, проведенное в 1972 году, показало, что после длительного срока в одиночной камере у них в целом замедлялись мозговые ритмы[376]. Кроме того, эти данные подтвердили на уровне ЭЭГ гиперчувствительность к внешним стимулам, наблюдаемую в поведении заключенных, поскольку показали, что мозг одиночных заключенных реагирует на вспышки света быстрее, чем мозг заключенных в общих камерах. Очевидно, мозг человека, оказавшегося в изоляции, – это другой биологический вид, нежели мозг в естественной среде, богатой социальными стимулами.
От мимолетных стимулов, влияющих на поведение отдельных людей, ведет скользкая дорожка к культурным факторам всемирного масштаба, затрагивающим целые народы. Социальные стимулы крупного масштаба касаются всего на свете – от войн, голода и массовой миграции до образования, Интернета и статистики разводов. Они расставляют декорации в театре, где все мы лишь актеры. Наверняка вам попадалась «народная мудрость», согласно которой рай там, где полицейские – англичане, любовники – французы, механики – немцы, повара – итальянцы, а все это организуют швейцарцы, а ад там, где полицейские – немцы, любовники – швейцарцы, механики – французы, повара – англичане и все это организуют итальянцы[377]. Всякий, у кого много друзей-европейцев, возмутится, столкнувшись с такими шаблонами, но вероятность культурно обусловленных паттернов поведения весьма реальна. Например, как выяснилось, французы относятся к супружеским изменам значительно терпимее других национальных групп (по данным опроса исследовательского центра Пью, проведенного в 2013 году и охватившего 39 стран)[378]. Крайне маловероятно, что из этого можно делать какие бы то ни было выводы о природе мозга французов: генетически граждане Франции даже ближе к сугубо моногамным швейцарцам, чем к остальным европейским народам[379]. На самом деле культурные черты наподобие отношения к браку – это сложные социальные стимулы, влияющие на наш мозг через окружение, в котором мы живем.
Нейрофизиолог Майкл Газзанига утверждает, что «ответы на наши вопросы о взаимоотношениях мозга и разума», вероятно, содержит «пространство между мозгом разных людей, взаимодействующих друг с другом»[380]. Наша мнимая независимость и свобода воли, а также прочие качества, которые мы стремимся связывать с деятельностью отдельного мозга, на самом деле, по мнению Газзаниги, порождаются в многослойных рассредоточенных взаимоотношениях, охватывающих многих людей. Вероятно, что-то подобное и хотел сказать Джон Донн своей знаменитой фразой «Нет человека, что был бы сам по себе, как остров»[381]. «Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством», – гласят бессмертные слова Донна. Что ж, если сознание порождается социальным взаимодействием между мозгами, то изменение или смерть мозга любого из нас, несомненно, нанесет огромный урон общему опыту.
В этой главе я утверждал, что мозг можно оценивать не только сам по себе и во взаимодействии с другими мозгами, но и с точки зрения всего его окружения. Наш мозг подвергается постоянной бомбардировке стимулами со всех сторон. Диапазон внешних воздействий очень велик – от тонких изменений чувственного окружения до более острых импульсов, поступающих и из одушевленных, и из неодушевленных источников. Эти воздействия – не просто информационные сообщения, направляемые в центр управления у нас в голове, это побудительные силы, проникающие на самые глубинные уровни нашего мозга и сознания. Нервная система переводит входящую информацию в исходящее поведение примерно так же, как физическая структура дерева определяет, как солнце, ветер и дождь руководят его ростом и движениями. Дерево раскрывает листья навстречу свету и качается, чтобы мощные порывы ветра не сломали его, но нужно обладать очень развитым воображением, чтобы утверждать, будто дерево контролирует свои действия. Напротив, и дерево, и мозг в целом реагируют на мир вокруг них. Они не выставляют глухой обороны против него, так что нет такой точки, где роль окружения меняется с активной на пассивную. Ни о мозге, ни о дереве нельзя рассуждать в отрыве от окружающих их джунглей внешних воздействий.
