Дженни быстро пересказала ему свое воспоминание о Шекспире, чуть не подпрыгивая от волнения.
—Я понимаю — это немного, — закончила она. — Маленькая сцена. Но такая ясная. Ведь это уже что-то! Я могу назвать имена всех персонажей. Я вижу, как стою перед классом и делаю свой устный доклад. Как по-твоему, это хороший признак?
—Уверен, — кивнул он. — Должен быть хорошим, правда? Не надо ли позвонить доктору?
—Ох, по-моему, это не так важно. Я скажу ему, когда на следующей неделе поеду в Олем. А о чем ты говорил? Что-то о несчастном случае? — Дженни покачала головой и добавила: — О какой-то Саймоновой вершине? А где она?
—Хорошо, — он протянул ей руку, — садись рядом, и я расскажу тебе.
Он подвел ее к старому бревну. Кора давным-давно отпала, и темная гладкая поверхность дерева могла служить безупречным сиденьем. Они устроились рядом.
—Саймонова вершина расположена на западном склоне Прентис-Маунтин, — начал Люк. — Когда Чад вернулся из Европы домой, он вроде был не прочь здесь остаться. И мы с тобой говорили о том, чтобы построить дом. Дом для нас двоих. Ты предложила Саймонову вершину. Мы посмотрели и нашли, что там полно сланцев, поэтому строительство может быть опасным. Мы даже устроили несколько взрывов, чтобы проверить, как глубоко они залегают. Сланцы крошатся, и это делает Саймонову вершину особенно опасной и для людей, и для строительства. Чад и я нашли тебя у подножия Саймоновой вершины. — У него вздулись желваки, он нервно потер затылок. — Я смеялся над Чадом, когда он предложил поискать тебя там. «Дженни никогда туда не пошла бы», — говорил я. Мы тебя искали везде. Проходили часы. И наконец я заставил себя прислушаться к брату. Мы поехали к Саймоновой вершине. — Он покачал головой и понизил голос. — Остальное уже история. Я вечно буду благодарен Чаду. Мы в долгу перед ним за то, что удалось найти тебя. Если бы я все делал по-своему, мы, наверно, не… Не хочу даже думать об этом! Но наступило время признаться. Скажу прямо, чтобы ты знала.
Он поднял ее лицо, нежно касаясь подбородка, и заставил посмотреть в глаза.
—Дженни, мое упрямство, ревность, злость, моя слабость чуть не стоили тебе жизни.
—Ты слишком суров к себе. — Двумя руками она обхватила его кисть. — Ты сказал, что не поверил, будто я пошла на Саймонову вершину. Ты сказал, что я знала, как там опасно.
—Не только это удерживало меня. Я не хотел идти, потому… — Он глубоко втянул воздух. Потом в черных глазах загорелась решимость. — …потому что именно Чад предложил искать тебя там. Если бы это сделал кто-нибудь другой, я бы, наверно, молнией полетел туда.
Люка гнетет его вина! Дженни терпеливо ждала разъяснений. Ведь Люк собирался рассказать ей все.
—Один взгляд на брата вызывает у меня злость. — Он опять глубоко вздохнул, явно стыдясь столь недостойного чувства. — Я никогда не позволял себе признаваться в этом. Никому не говорил. Даже тебе, моей жене, ближе которой у меня никого нет. Но правда в том… — глаза отражали невыносимую боль, — что с Чадом у меня связано глубокое чувство ревности.
Она вскинула в тревоге глаза.
—Значит, я что-то делала, что вызывало твою рев…
Он прикрыл веками глаза и, чуть покачав головой, прервал ее:
—Это началось задолго до того, как ты появилась. Годы назад. Я был мальчишкой, а Чад — совсем малышом. — Он вытер ладони о джинсы. — Понимаешь, у мамы было несколько выкидышей до того, как она забеременела моим братом.
Он смотрел вдаль невидящим взглядом. Дженни догадалась, что Люк мысленно погрузился в прошлое.
—Когда он наконец появился, родители все внимание отдали ему. До рождения Чада таким вниманием был окружен я. Я играл в малой лиге в футбол, знаешь, такой, где вместо мяча специальный шарик. И вдруг все кончилось. В доме малыш, и никакого футбола! Ребенок стал для родителей поводом отказываться от всего самого для меня интересного. Мы не ходили в День независимости смотреть в Олеме фейерверки, потому что они начинаются слишком поздно для малыша. Мы не могли смотреть парад пожарных, потому что для малыша слишком ветрено. — Он медленно моргнул. — После рождения брата я стал несчастным человеком.
У Дженни возникло жгучее желание дотронуться до него, но она сдержалась.
—Детская ревность вполне естественна. Ведь долгие годы до рождения Чада родители принадлежали только тебе, — попыталась утешить его Дженни.
—Но я старший брат! — В тоне и в жестком взгляде отражалось возмущение из-за собственного поведения. — Я должен был испытывать к младшему только любовь. Он на девять лет моложе меня. Я, как старший, должен был лучше понимать…
—Люк, по-моему, тебя нельзя винить за чувство, которое ты испытывал… — Дженни помолчала и уточнила: — Которое продолжаешь испытывать к Чаду. Твои родители вроде бы забыли, что у них есть старший сын.
—После смерти мамы, — продолжал Люк, — Чад стал для папы центром вселенной. Отец так гордился, когда Чад кончил колледж. Но когда Чад уехал из «Прентис-Маунтин», чтобы путешествовать по Европе, папа себе места не находил. Я пытался утешить его, говорил, что Чад вернется, мы будем работать вместе, как он мечтал. Но папа уже никогда не стал прежним. И вскоре умер.
