Мозаика малых дел - [9]

Когда на вокзале «Берлин – Zоо» я приобрел немного российской наличности, неестественно новенькой, то подумал еще: «Как быстро там последовали призыву Думы изъять из обращения сторублевки нынешнего образца по причине их непристойности». В берлинском обменнике мне выдали пачку новых сотенных. Вместо Аполлона без трусов на них изображено странное существо, висящее головой вниз. Но тогда мне было недосуг его разглядывать.

«Я вам говорю, это не наши деньги». – «Но я же…» – «Слышите, мужчина, отойдите». В растерянности, граничащей с паникой, гляжу я на загадочные деньги. Может, по ошибке, если не умышленно, мне всучили белорусские? Нет, «Банк России». «Позвольте, – кидаюсь я без очереди в кассу. – Это НАШИ деньги, такие же наши, как и Крым». Подействовало – также и на очередь, возмутившуюся было. Откуда-то появилась еще одна служащая. Внимательно посмотрела на деньги и покачала головой с выражением полного недоумения. Тут кто-то из очереди, особо смекалистый, предположил: «Это экспортные деньги». – «Какие еще экспортные деньги?» – «Которые в честь Сочинской олимпиады». Сразу стало понятно, что за странная фигура висит вверх тормашками, поджав ноги, – скейтбордист. «Точно? – спросила кассирша. – Их можно брать?» – «Берите, берите!» – закричала очередь. «Ну, вы меня напугали», – сказал я. «Я и сама испугалась».

* * *

– Внимание! Пассажиров, следующих рейсом 1984 по маршруту Берлин – Санкт-Петербург, приглашают пройти на посадку.

Спросонья ничего не понимаю: в Петербург? Я же только-только прилетел в Москву. «Толкование сновидений» Фрейда, даже «Мартын Задека» Ремизова, боюсь, не помогут.

Да, трех месяцев как не бывало. Подхватываю наплечную сумку – где посадочный… вот посадочный… – и становлюсь в хвост быстро заглатываемой очереди, по большей части русской. Немцев немного. Естественно, различаешь их «не глядя», этих искателей приключений со стреляющими глазками – тогда как летящим восвояси уже довлеет дневи злоба его. Забот полон рот.

Свой своего различает с полоборота. И вполоборота. И со спины – в бане. Равно как и чужого. Немец-путешественник тоже видит, что я не его породы: душа нараспашку – как называла моя нянька распахнутое пальто – шапка набекрень, да еще берет, который они терпят только на солдате бундесвера, на побежденном своем солдате. Сложением тоже не ариец.

Но для русских за те сорок лет, что моя льдина дрейфует в нейтральных водах, я утратил свою принадлежность к столь любезному их сердцу отечеству – пока не открою рот, что даже бывает забавно: видеть некоторую оторопь на лицах.

Второй день уже, как Интернет победоносно трубит об исчезновении Первого Лица. Все знают всё, и лишь Никто не знает ничего. Никто не ослеплял Полифема, который затаился в своей пещере.

– И куда ты едешь… – причитает Сусанночка.

– Да скоро вся эта лавочка закончится. Хочу посетить сей мир в его минуты роковые.

Каждый приезд – это обретение прямой речи. Я – мертвец в отпуске, и хоть смержу, как Лазарь невмырущий во пиру, но постоянно об этом забываю.

– Girsho… – разбирает мою фамилию униформированная девушка за стеклом, облеченная тайной властью: хочу – впущу, хочу – не впущу. Всегда хоть на столечко да холодеешь при прохождении государственной границы.

– Вич! Опасное слово.

Она смеется. Свой. Известно же, что израильскими паспортами обладает на четверть бывший наш народ. Так и быть, впущу без визы.

Я снова слышу голоса, как Жанна д’Арк, я опять знающий грамоте лев.

– Мужчина, такси не воспользуетесь?

Сам ты мужчина! Миную с десяток таких претендентов на меня, одаривая их нежной улыбкой отказа. Маршрутка – вот мой маршрут. За окном транспортного средства покачивается пейзаж, в котором все по-русски.

«Зимовать лучше в долларах, Марата 20», – читаешь с чувством невольного удовлетворения: зима тревоги нашей. Еще один баннер: «Как остаться миллионером?» Стоим на светофоре, через дорогу магазин «Обувь», вместо мягкого знака на конце буква «ять», чтоб глаз радовался. Метро «Московская», маршрутка всех выгружает – то, что в России называют «маршруткой», в Литве называют «метрошкой» – было б смешно, если б не было так грустно.

Вышел – выгрузился. И кругом голоса, голоса, голоса. В бензиновом воздухе плавают ошмотья фраз – так глотай же скорей рыбий жир… Чу! Работяги перебрасываются шутками:

– В парашу иди курить, понял? Закон: пятнадцать метров от меня…

– А он, слышь, для птички дворец строил. Птичка залетает – раз! А оттуда жареное мясо…

Танковый грохот подъезжающего поезда. Через две остановки выходить. Выход на Михайловскую. Качу чемодан мимо Филармонии – сиживали за пультом, сиживали. Мемориальная доска: «Евгений Мравинский творил здесь LVI лет». Замечательно сказано. По мощам и елей.

«Кто-то рос на сказках о Кащее Бессмертном, а я рос на историях о Мравинском. Прозвище у него было Длинный. “Мравой” своего дракона могла звать заглазно разве что первая флейта, его законная, мол смотрите: я как все… Как и подобает двухметровому кащею с леденящим кровь взглядом Мравинский мнителен и суеверен. Оркестранту с птичьей фамилией Цыпин повезло: он “на счастье” завязывает бантик главнокомандующему перед битвой. Другому оркестранту, с богобоязненной фамилией Левит