Мойры - [2]

Молодой Бувье называет ее «сумасшедшей старухой», но он ведь понятия не имеет о том, что было, как она раньше жила, ему лишь бы валюту покупать да продавать, и сколько ни объясняй ему, все без толку. Собачки мадам Греффер обычные дворняжки, но все разные: одна маленькая и очень лохматая, другая длинная, как такса, а третья крупная, черная. И все в забавных шерстяных кафтанчиках, таких же дырявых и дряхлых, как одежонка самой Греффер. Она приходит сюда с ними каждый день, собачки укладываются под стол и спят там, она же попросит кофе, но почти к нему не притронется, только дремлет, слегка завалившись набок; наверняка ей снится мой Хенрик.

Зовут мадам Греффер Иоганной. Давным-давно она приехала в Париж из Австрии. Зашла она сюда однажды, разодетая, как дама, и с порога влюбилась в моего Хенрика. Тогда и она, и я были уже не первой молодости, но вместе смотрелись очень эффектно. У нее были длинные светлые волосы, а у меня тоже длинные, но черные. Она мне сразу понравилась, мы подружились, и, конечно, я звала ее не мадам Греффер, но просто Иоганной. Вместе мы ходили в кино, устраивали пикники за городом или в Люксембургском саду, а по субботам развлекались в кабаре на Монмартре. То было очень хорошее время, правда, очень хорошее, а она была жутко влюблена в моего Хенрика.

Думаю, она и сейчас приходит сюда ради него.

Даже и не знаю, стоит ли об этом рассказывать…

Может, все-таки выпьете кофе?

Наверное, такому мужчине, как Хенрик, одной женщины было мало. Жил он размашисто, торопливо, будто знал, что времени ему отпущено меньше, чем другим. Женщины по нему с ума сходили, не одна мадам Греффер. Я знала обо всех его интрижках, потому что он так неуклюже их скрывал, будто на самом деле хотел, чтобы я обо всем знала, ничего не упустила. Хенрик был очень сдержанный, рассудительный и далеко не простак, а вот интрижки скрывать не умел. Я всегда догадывалась, что происходит, хотя никто мне ничего не говорил; похоже, он нарочно был таким неосторожным, чтобы у меня появился повод запретить ему встречаться с той или с другой. Только я никогда не запрещала.

У Хенрика был отменный вкус, все, что он покупал, было красивым и непременно высшего сорта. Автомобиль мы выписали аж из Америки, Хенрик сказал, что «ситроены» дрянные и тесные. Денег у нас тогда было много, Хенрик работал в министерстве, да и в кофейне дела шли на славу. Не пойму, почему сейчас так трудно сводить концы с концами, ведь кофейня моя не сильно отличается от прочих. Что-то испортилось в этом мире, даже Париж испортился, а может, это я просто старая стала…

Так вот, у Хенрика был хороший вкус, и все его женщины производили впечатление, словно он приобретал их в картинной галерее. Он не искал их, не добивался, не очаровывал, как Мишель, тот, что держит кафе на соседней улице. Мишель, он мастер обольщать, у него свои тайные методы, иногда он меня в них посвящает, рассказывая о своих победах. Я уже очень старая, и он не видит во мне женщину, самое большее — собеседницу, с которой можно поболтать по вечерам, когда ему не удается никого подцепить и он бывает один. Я тоже ему много всякого рассказываю, парень он умный и понимающий, хотя чего-то важного ему недостает. Со своими девушками он только спит, встретится несколько раз, а потом бросает, словно боится, что привяжется к одной из них, или она его крепко полюбит, а потом хлопот не оберешься. Может, он эгоист, а может, что-то плохое приключилось с ним в жизни, хотя ни о чем таком он не упоминал. А может, он просто еще не повзрослел, вот и ведет себя, как малое дитя из богатой семьи, — родители покупают ему столько игрушек, что он поиграет с каждой пару минут и сразу хватается за следующую и ни одну не способен по достоинству оценить. Мишель уродился красивым и неглупым, этих игрушек, этих женщин, он может иметь сколько пожелает, но ни одну не ценит и ни к кому не привязан, потому что знает: он легко может найти женщину покрасивее или поумнее — в любом случае, новую.

Хенрик таким не был. Женщины сами вешались ему на шею, хотя он ни к каким хитростям не прибегал и по-настоящему никого не соблазнял. Всем он был добрым другом, и мужчинам тоже, но сами подумайте, возможна ли дружба, обычная чистая дружба, между женщиной и мужчиной, если она красавица и вдобавок не дура, а он хорош собой? Когда люди сходятся так близко, помогают друг другу, любят бывать вместе, обмениваются подарками, спрашивают о здоровье, целуют друг друга на прощанье и при встрече в щеку или в лоб, то почему бы однажды не поцеловаться в губы, не обняться покрепче и не ощутить вкус и запах той, другой, особы? Почему бы в конце концов не прикоснуться друг к другу нежнее, а потом еще нежнее, не восхититься красотой рук, губ, волос, загорелых плеч? Вот так рано или поздно друзья становятся любовниками, иначе и не бывает, а если бывает, значит, дружба не настоящая, или живут далеко друг от друга, или что-то еще мешает им сделать этот шаг — тяжелая работа, болезнь, да мало ли что.

Женщин у Хенрика было не очень много, честное слово. И все были яркими, каждая на свой лад, даже та художница, жуткая уродина. Нос картошкой, глаза сошлись у переносицы, волосы жидкие, всегда жирные и нечесаные, но зато она рисовала такие удивительные картины, что их уже невозможно было забыть, стоило раз увидеть. Одна ее картина, по слухам, висит в Центре Помпиду.