Моя жизнь с Чаплином - [30]

— Превосходно, превосходно! — воскликнул он. — Ты — превосходная Жозефина — царственная, но раскованная. Императрицы — воплощение внутренней свободы.

— Это не обо мне, — возразила я. — Я далеко не расслабленна…

— Не спорь, — сказал он, вновь улыбнувшись. — Если я говорю, что ты — Жозефина, значит, ты — Жозефина.

Он пересек столовую и подошел к тяжелой бархатной драпировке, кайма которой почти касалась потолка, потянул шелковый шнур, и открылось огромное окно.

— Иди сюда, — скомандовал он, и я повиновалась.

Вид был потрясающий. Передо мной террасами расстилался необъятный, ухоженный газон, обе его стороны были густо усыпаны клубникой.

— Подожди, ты еще увидишь эту картину сверху! — сказал он с воодушевлением. — Отсюда даже не видно бассейна. Он под нижней террасой. Но сверху панорама захватывающая!

Шторы закрылись так же быстро и легко, как и открылись, и он взял меня за руку, чтобы провести по другим комнатам на первом этаже. Следующими после столовой были яркое, веселое помещение для завтрака с кованой мебелью и кухня — по размеру превосходящая, по крайней мере, вдвое нашу с мамой спальню. Мне были показаны туалетная комната, застекленная терраса и киноаппаратная. Хозяин повел меня в сад, где нашему взору открылись теннисные корты и бассейн. Мы гуляли по узким тропинкам под сводами, увитыми виноградом, а он говорил и говорил, словно мальчишка моего возраста, освоивший непостижимую профессию и не вполне уверенный, что заслужил все эти материальные блага, дарованные славой. Это была еще одна его грань, которой прежде я в нем не наблюдала.

Поднявшись с ним на третий этаж, я была потрясена его нервозностью подростка, которая, казалось, нарастала с каждым шагом. Он продолжал повторять, какой замечательный вид из верхних окон, словно пытаясь заморочить мне голову и заставить поверить, что мы поднялись сюда исключительно по этой причине. Я была тронута его волнением, и на самом деле это помогало меньше нервничать мне самой.

Спальня была обставлена так же дорого, как комнаты на втором этаже, за исключением ковра; он был с цветочным рисунком и выглядел заурядно и дешево, ничуть не украшая комнату, которая в противном случае была бы роскошной и изысканной. „Этот ковер не подходит для моей китайской спальни, — сразу же сказал он, словно обороняясь, хотя я и словом не обмолвилась. — Но мне он нравится“. Потом, в своей обескураживающей непоследовательной манере добавил: „Знаешь, он стоит всего три доллара за метр!“

Комната выходила на две стороны. Мы подошли к окнам, обращенным на Запад. Возле одного из них, наверху типично мужского комода стоял флакон одеколона Guerlain's Mitsuko.

— Это и был тот запах, который я все время чувствовала? — задала я вопрос… — В вашей раздевалке, в вашей машине, от вашей одежды, от вас?

— Тебе нравится?

— Да! Я ни от кого, кроме вас, не ощущала этого аромата.

Я не совсем верно выразилась и начала объяснять, что имела в виду. Чарли улыбнулся, взял флакон и вынул пробку.

— Вот, — сказал он и помазал мне руку экзотическим одеколоном. — Замечательный запах, правда?

— Ммммм, — кивнула я, нюхая свою руку. — Он всегда будет напоминать мне о вас.

Это тоже прозвучало чересчур. Но пока я могла смотреть в окно, а не него, мне казалось, я могу позволить себе нечто подобное, хотя бы на время.

Он молчал, и хотя стоял близко, не притрагивался ко мне. Потом сказал: „Пойдем, посмотрим восточную часть дома. По дороге я покажу тебе предмет моей особой радости и гордости“.

Я последовала за ним через узкий проход и застекленную дверь в ванную комнату, всю в белом кафеле и белом мраморе. Поначалу она выглядела, просто как ванная — роскошная, разумеется, но все же ванная. Но тут он показал помещение со встроенной мраморной плитой и сказал: „Моя парилка“.

Я была поражена: „Парилка? Я слышала об одной актрисе, принимающей ванны из шампанского, но собственная паровая баня! Мой дедушка ходит в парную иногда …“ Я осеклась, поняв, что говорю что-то не то.

„Здесь можно расслабиться, императрица Жозефина“, — сказал он мягко. — Процедура очень простая, даже херувим может делать это». Он указал мне на рукоятки на одной стене: «Поверни рукоятку с обозначением „пар“. И заходи. Больше ничего не требуется. А, ну конечно, надо оставить банный халат на крючке. Уверен, твой дедушка говорил тебе об этом».

И, внезапно закруглив тему, сказал: «Пошли». Он проводил меня в другую комнату, гостевую. Эта комната отличалась от всех остальных в доме тем, что была явно предназначена для женщины. Изящные занавески из тафты на окнах, пастельные оттенки розового и голубого, изысканная мебель цвета слоновой кости. На туалетном столике было выставлено множество женских туалетных принадлежностей, а на кровати, на розовом шелком покрывале лежал женский махровый халат.

В шоке от увиденного, но пытаясь сделать вид, что мне это безразлично, я двинулась в сторону окна. Отсюда открывался вид на всю восточную часть Беверли-Хиллз, на крутые багровые холмы Голливуда, и на виднеющийся вдали силуэт снежной горной вершины на фоне голубого неба. При этом я не переставала остро осознавать предназначение этой комнаты и к чему он меня подводил.