Моя жизнь - [37]
Насколько иначе слушали меня эти немецкие журналисты, чем американские, которым впоследствии я пыталась объяснить свои теории. Они слушали с почтительным и заинтересованным вниманием, а на следующий день в немецких газетах появились большие статьи, в которых моим танцам придавалось серьезное философское значение.
Александра Гросса можно назвать храбрым первопроходцем. Он рискнул всем своим капиталом, чтобы организовать мои выступления в Берлине. Он не пожалел денег на рекламу, нанял лучший оперный театр и превосходного дирижера, и, если бы после поднятия занавеса, открывшего мои скромные голубые полотнища, служившие декорацией, и маленькую хрупкую фигурку на огромной сцене, мне не удалось бы в первую же минуту вызвать аплодисменты у пришедшей в недоумение берлинской публики, для него это означало бы полное разорение. Но он оказался хорошим пророком, я сделала то, что он предсказал, – штурмом взяла Берлин. После двухчасового выступления зрители отказались покинуть оперный театр, но требовали бесконечных повторений, пока, наконец, в едином восторженном порыве не бросились к рампе. Сотни молодых студентов взобрались на сцену, и я оказалась в опасности пасть жертвой слишком сильного обожания и быть раздавленной до смерти. В течение многих последующих вечеров они повторяли прелестную церемонию, столь широко распространенную в Германии, – выпрягали лошадей из моего экипажа и с триумфом везли меня по улицам по направлению к Унтер-ден-Линден, до моего отеля.
С первого же вечера я стала известна немецкой публике под такими именами, как die göttlichhe, heilige Isadora[54]. В один из таких вечеров из Америки внезапно вернулся Реймонд. Он очень соскучился и заявил, что больше не может жить вдали от нас. Тогда мы возобновили проект, который уже давно вынашивали, – совершить паломничество к священной святыне искусства, поехать в наши любимые Афины. Я ощущала, что нахожусь лишь на пороге изучения своего искусства, и после непродолжительного сезона в Берлине, несмотря на мольбы и горестные жалобы Александра Гросса, настояла на том, чтобы покинуть Берлин. С горящими глазами и сильно бьющимися сердцами мы снова сели на поезд, отправляющийся в Италию, чтобы, наконец, совершить давно откладывавшуюся поездку в Афины через Венецию.
На несколько недель мы остановились в Венеции и с благоговением принялись осматривать церкви и галереи, но, естественно, в ту пору этот город не слишком много значил для нас. Мы во сто крат больше восхищались более интеллектуальной и духовной красотой Флоренции. Венеция не открывала мне своего секрета и всей своей прелести до тех пор, пока несколько лет спустя я не приехала туда со своим стройным смуглым темноглазым возлюбленным. Тогда я впервые ощутила на себе волшебство венецианских чар, но в тот первый визит я испытывала только нетерпение сесть на пароход и отправиться в более высокие сферы.
Реймонд решил, что наше путешествие должно проходить как можно проще; поэтому, отказавшись от больших комфортабельных пассажирских пароходов, мы взошли на борт почтового парохода, небольшого суденышка, курсировавшего между Бриндизи и Санта-Маурой. В Санта-Мауре мы сошли с парохода, так как здесь находилась древняя Итака, а также скала, с которой Сафо в отчаянии бросилась в море. Даже теперь, когда я мысленно совершаю это путешествие, в памяти всплывают строки Байрона, которые вспоминались и тогда:
В Санта-Мауре на рассвете мы сели на небольшое парусное судно, экипаж которого состоял всего лишь из двух человек, и палящим июльским днем пересекли синее Ионическое море, вошли в Амбрасианский залив и высадились в маленьком городке Карвазаросе.
Нанимая рыболовное судно, Реймонд отчасти с помощью жестов, отчасти на древнегреческом объяснил, что нам хотелось бы, чтобы наше путешествие, насколько возможно, напоминало путешествие Улисса. Рыбак, похоже, не очень понял про Улисса, но вид многочисленных драхм побудил его выйти в море, хотя ему явно не хотелось отходить далеко от берега. Он много раз показал на небо, приговаривая: «бум, бум», и пытался при помощи рук изобразить шторм на море, чтобы дать нам понять, что море коварно. И мы вспомнили строки из «Одиссеи», описывающие это море:
Песнь V[56]
Нет более изменчивого моря, чем Ионическое. Мы рисковали своими драгоценными жизнями, отправляясь в это путешествие, которое могло стать таким же, каким было путешествие Улисса:
