Моя Теодосия - [44]

Тео вздохнула, читая эти строки. Дело было не в ее критическом отношении или нетерпимости. Она пыталась приспособиться, но образ жизни и взгляды Элстонов были чужды ей, и новая семья Тео не делала никакой попытки понять ее.

Однажды утром после завтрака Тео вышла на прогулку и попыталась серьезно обдумать свою проблему. Ее решение побыть в одиночестве вызвало переполох. Мария тут же спросила, куда она идет и почему. А Шарлотта и двое из младших детей попытались сопровождать ее, и их пришлось отговаривать.

– По крайней мере, – сказала Мария, – не ходите ни по одной из тропинок, ведущих к рисовым полям, так как работники посчитают очень неподобающим для миссис Элстон гулять в этом месте в такой час. Придерживайтесь главной дороги и возьмите с собой одного из слуг или Венеру – таким образом, приличия будут соблюдены.

Тео вежливо отказалась. Она хотела пройтись одна и, уж конечно, не собиралась брать Венеру. Она уже была сыта по горло своей горничной. Джозеф вспылил, когда Тео предложила избавиться от нее. Венера была необычайно ловкой и искусной и быстро отвечала на зов, слишком быстро. Тео была убеждена, что девушка подслушивает под дверями и прячется в углах.

Тео скучала по Минерве и свободным скачкам по Манхэттен-Айленд. Она могла бы скакать здесь – у них была большая конюшня с лошадьми, – но не одна! О, никогда! Пристойная рысь в сопровождении одного из грумов – вот все, что дозволялось, и даже это считалось эксцентричным для замужней женщины.

Тео еще ничего здесь не видела, кроме Клифтона, и, как никогда раньше, хотела увидеть море. Но оказалось, что это не так просто. То лошади нуждались в отдыхе, то кучер был пьян, то сломалась спица в одном из колес. Тео по наивности казалось, что починить ее просто, пока не обнаружила, что избыток прислуги часто не приводил ни к каким результатам. Если ломалось колесо, и мастер был болен, – а это было его обычным состоянием, – то колесо должно было ждать, пока он не выздоровеет. Никто другой и не подумал бы дотронуться до него. Насколько иначе все будет, когда они будут жить в своем собственном доме, думала Тео. Однако и здесь была причина для беспокойства. Хотя она еще не видела Оукс, но уже достаточно слышала об этом месте, чтобы понять, что в своем нынешнем состоянии оно было непригодно для жилья.

– Давай сразу начнем приводить его в порядок, – убеждала она Джозефа. – Если крыша протекает, ее можно починить. Если, как ты говоришь, дом слишком мал, мы можем пристроить крыло.

– Конечно, – отвечал он с готовностью, – но очень мало можно сделать летом. Скоро начнутся жаркие месяцы. Через неделю или две мы переедем к югу на Салливен-Айленд.

– С семьей? – спросила она слабым голосом.

– Естественно, – ответил Джозеф, и она больше ничего не сказала.

Сегодня, улучив момент, сбежала от всех и быстрым шагом направилась по дороге к реке. Оказавшись вне видимости со стороны дома, она высоко подобрала свои миткалевые юбки и побежала, почувствовав свободу и облегчение. Тяжело дыша, она смеялась над собою и побежала быстрее, бросившись по тенистой тропинке в лес. Она добралась поляны в гуще сосен, опустилась на мох и, сняв шляпку, стала обмахивать лицо.

Тео была в восторге от покоя и свободы, от счастья быть одной. Эта мысль удивила ее. Она начала вспоминать. Ведь со времени своей свадьбы ей и полчаса не удалось побыть совершенно одной. Даже письма, которые она писала и получала от отца, – ее единственное удовольствие, – читались или писались в окружении черных и белых лиц.

И ночью, конечно, был Джозеф. «Милый Джозеф», – подумала она виновато. Тео обожала его, это точно, и хотела сделать его счастливым. Она знала, как непрочно он держался за счастье, как легко расстраивался, и как его легко было обидеть. Она не могла сомневаться в том, что он любил ее и нуждался в ней все больше. И она тоже нуждалась в нем, здесь, где он был единственной связующей нитью с ее счастливым прошлым, единственным, кто знал ее отца, и с кем она иногда могла поговорить о нем. Только такую возможность трудно было получить: весь день его, как и других мужчин, не было дома.

Она подобрала маленькую палочку и начала рассеянно рисовать ею на дерне. Салливен-Айленд будет таким же или еще хуже: шумные дети, плачущие младенцы, орды рабов, едкий язык Марии, от которого невозможно было спрятаться, жалобы миссис Элстон. И только две темы разговоров для каждого пола: домашние дела и семейные сплетни – для женщин, скаковые лошади и рис – для мужчин.

С неожиданной решимостью она бросила палку. Элстоны могут отправляться на Салливен-Айленд, если хотят, но у нее другие планы. Ричмонд-Хилл ждет: Ричмонд-Хилл и Аарон. Они с отцом уже много писали друг другу об этом. «Конечно, ты должна провести лето со мной, – писал Аарон. – Ты придумаешь какой-нибудь способ заставить мужа думать, как мы, я не сомневаюсь».

Да, конечно, она придумает! В порыве радости от перспективы освобождения она решила, что будет терпелива с ними и даже заставит их полюбить ее. «И я должна научиться любить это место. В конце концов, по-своему оно так же красиво, как Север».