Моя свекровь и другие животные - [8]

Жуть.

– Агния-тари… тари – это общепринятое обращение к дамам высокого рода… – и рученьку бледную протянул. А рученька-то полупрозрачная, словно из стекла сделанная. Я на просвет и кости разглядеть могу, что пясти, что фаланги… на одну больше положенной. – Я прекрасно понимаю, что вам нелегко.

И такое искреннее сочувствие в его голосе сквозит, что слезы на глаза сами наворачиваются.

А я и на бабкиных похоронах не плакала.

– Не подходи! – велела я и по руке ершиком ударила. Не хватало, чтобы меня тут всякие… инопланетно-бредовые особи щупали.

Он увернулся.

И улыбнулся, отчего меня и вовсе передернуло: зубы были идеально ровные, вот только треугольные, как у акулы.

– Ваши инстинктивные страхи, – мурлычущим голосом произнес ксенопсихолог, – лишены основания. Моя раса давно уже отринула древние традиции и не потребляет в пищу мясо разумных существ.

– Очень… – говорю, – мило. Современно.

Он величественно кивнул и улыбнулся шире прежнего. Это, конечно, зря… традиции традициями, современность современностью, но руку я за спину убрала.

На всякий случай.

– Исключение оставлено лишь для ритуального поедания покойного, будь на то его воля, – продолжил он и ресничками хлопнул.

А реснички бесцветные.

Длинные.

Глазки голубенькие, что пуговки.

– И… как оно? – поинтересовалась я исключительно поддержания беседы ради.

– Сложно. Некоторые, особенно молодые особи, личности которых сформировались под влиянием галактической Сети с ее прогрессивными взглядами, отказываются принимать участие в ритуалах. Тогда как особи среднего возраста, не говоря уже о стариках, придерживаются обычаев… порой слишком уж придерживаются.

Он клацнул зубами, и я убрала за спину вторую руку.

Нет, я пока жива.

Но именно что пока… а вообще, если разобраться, весьма себе экономненько. Собрались всей родней. Съели… и поминки готовить не надо, и с похоронами возиться.

– Увы, конфликты неизбежны, – он вздохнул.

И я тоже.

Как ни крути, а с унитаза слезть придется. Даже если вокруг меня глюк, то на редкость хорошей прорисовки. Этакая виртуальная реальность, больным воображением – а я еще не верила, когда меня Саныч чокнутой обозвал, – созданная. И унитазам в ней не то чтобы совсем не место, скорее уж события требовали действий. Да и натура моя не привыкла к статике.

– Хорошо, – говорю, стараясь на зубы не пялиться. – Точнее плохо. Не хочу я замуж.

Лучше уж сразу о намерениях заявить.

В конце концов, они не фрицы, чтобы из засады рельсы рвать. Шансов мало, но… вдруг да получится договориться по-доброму?

– Так не бывает, – изволил не поверить ксенопсихолог, а третий, менталист который – интересно, у него зубы треугольные или жабры под костюмом? – что-то тихонько булькнул. И от булька этого Ицхари прямо-таки перекосило.

Ага. Правду сказала.

И пусть икнется врагу!

– Бывает, – я ноженьку через унитаз перекинула. Не с первого раза – штаны костюмные были узки и сшиты из псевдокожи, которая к акробатическим этюдам не располагала, – но все же перекинула.

Заодно и обнаружила пропажу одной туфли. Левая была на месте – еще орудие пытки на пятнадцатисантиметровой шпильке.

На меня умопомрачение нашло, когда я их приобретала, не иначе.

Алая лаковая кожа.

Узкая колодка с высоким подъемом.

Жесткая пятка, которая начинала натирать, стоило лишь туфли примерить, и мысок, сдавливавший пальцы не хуже «испанского сапога». С другой стороны, ценою сих мучений я обретала пятнадцать сантиметров к своим ста пятидесяти пяти естественным и некую странную уверенность в своей же сексуальности. Подозреваю, происходила она единственно от нежелания признать, что деньги, и немалые, потраченные на приобретение туфель, были потрачены зря.

И вот теперь я их лишилась.

Жалость какая.

– Вы просто не представляете перспектив, которые открываются перед вами, – возвестил Ицхари и добавил: – Благодаря участию брачного агентства «Золотой лепесток».

– Да-да, помню… лучшего брачного агентства в этом рукаве галактики.

Я бросила ершик и стащила туфлю. Если взять за мысок, то шпилька – это почти оружие. Во всяком случае куда более грозное и куда менее вонючее.

– Ваш жених состоятелен. Родовит. Силен.

И чудо до чего хорош.

Понимаю.

С какого боку ни глянь – пряник сахарный, глазированный. Правда, что под этой глазурью прячется, мне не скажут, тут и гадать нечего. А прячется что-то – это точно, потому как иначе нашли бы они своему распрекрасному кому-то там невесту поближе.

Но вслух я ничего не сказала.

Стою.

Туфлю держу.

Улыбаюсь, пусть и не столь выразительно, как ксенопсихолог, но искренне… почти искренне. Улыбка-то нервическая, называется «шаг до истерики».

Я и не заметила, как туфельку из руки потянули.

– Вам не следует волноваться, – вкрадчиво произнес ксенопсихолог, а в перламутровых глазках его блеснул живой интерес. Такой же интерес я видывала у кошки Калерии, когда та бабкиной канарейкой любовалась. – Вам никто не причинит вреда. Наш долг – оберегать вас.

Ага, вот и кошка та, помнится, все оберегала, оберегала… Хорошая была у бабки канарейка. Голосистая.

Но глупая.

Я глазами моргнула и туфлю к себе дернула.

– Руки прочь, – говорю, – от Гондураса!

– Что?

Он глазами моргнул. Попеременно. Сначала левым. Потом правым.