Моя страна и мой народ. Воспоминания Его Святейшества Далай Ламы XIV - [47]

Для министров это был шок. Они знали, конечно, что кхампа воюют, но не знали, что восстание настолько серьезно, что китайцы решились публично признать его существование.

Затем вдруг, без всякой видимой причины, этот дружественный период закончился, и мы вновь попали в старую атмосферу угроз, требований и слегка прикрытых оскорблений. После моего визита в Индию я пригласил господина Неру посетить Лхасу. Я сделал это не столько потому, что хотел развлечь его здесь и высказать мою благодарность за его гостеприимство в Индии, сколько потому, что хотел, чтобы он получил собственное непосредственное впечатление о том, что происходит в Тибете. Он принял это приглашение, и китайцы поначалу не возражали. Но мне, конечно, следовало знать, что случится далее. Я должен был понимать, что они не осмелятся позволить государственному деятелю из внешнего мира увидеть, что они делают. Незадолго до того, как визит должен был состояться, они объяснили, что не могут гарантировать его безопасность в Тибете, предполагая, что тибетцы могут нанести ему вред, вместо того, чтобы приветствовать его, как спасителя, что они, конечно, сделали бы. Поэтому, к сожалению, мое приглашение должно было быть отозвано.

Так я вновь был отрезан от всяких симпатий и советов. Постепенно из сообщений беженцев начало складываться более ясное впечатление об ужасных событиях, происходивших на востоке и северо-востоке, хотя точная история происшедшего не известна и по сей день и, возможно, никогда не станет известной. Там, в районе, который был полностью под китайским правлением со времен начала вторжения, число кхампа, которые ушли в горы и начали партизанскую войну, выросло с нескольких сотен до десятков тысяч. Они уже имели крупные столкновения с китайской армией. Китайцы использовали артиллерию и авиацию. Не только против партизан, когда им удавалось их обнаружить, но также и против деревень и монастырей, которые, как они верно или неверно предполагали, симпатизировали партизанам или поддерживали их. Эти деревни и монастыри были полностью разрушены. Монахи и светские народные лидеры были подвергнуты избиениям и заключению, их убивали и даже пытали. Земли конфисковывались, священные изображения, книги и другие религиозные предметы, имевшие для нас огромное значение, были испорчены или просто украдены. На плакатах и в газетах пестрели антирелигиозные лозунги, а в школах преподавалось, что религия - просто средство эксплуатации народа, а Будда был реакционером. Несколько экземпляров этих газет, опубликованных на китайской территории, достигли Лхасы, и стали читаться среди тибетских и китайских чиновников.

Китайцы, увидев резкую реакцию тибетцев и сообразив, что они зашли слишком далеко, предлагали по пять долларов за экземпляр, стараясь изъять их из обращения до того, как вся Лхаса их прочитает.

Если китайцы когда-либо и пытались завоевать расположение тибетцев как добровольных граждан их "матери-родины", очевидно, что эти попытки они оставили, по крайней мере в восточных провинциях. Тибетцев никогда нельзя было запугать до молчания, и атаковать нашу религию, самое драгоценное, что у нас есть, было безумной политикой. Результатом этих действий стало просто распространение и усиление восстания.

Через короткое время после моего возвращения в Лхасу население на всем востоке, а также северо-востоке и юго-востоке Тибета взялось за оружие. Лишь западная и центральная части страны оставались сравнительно мирными.

Конечно, я выражал энергичный протест китайским генералам в Лхасе против их возмутительных действий. Но, когда я протестовал, например, против бомбардировок деревень и монастырей, они обещали сейчас же прекратить их, но продолжалось ровно то же самое. В Лхасе количество прибывших кхампа, жителей Амдо или населения других восточных регионов выросло, по крайней мере, до 10 тысяч. Некоторые из них были постоянными жителями, но большинство - беженцами.

Поскольку именно восточное население начало восстание, эти люди в Лхасе стали бояться, что китайцы захотят отомстить им, и послали прошение в Кашаг с просьбой о защите. Китайские командующие уверили

Кашаг, что не собираются применять какие-то карательные действия ко всем восточным народам в целом. Кашаг вызвал местных лидеров кхампа и постарался сделать все возможное, чтобы убедить их не бояться. Но те успокоились только на короткое время.

Вскоре они вернулись и попросили Кашаг представить формальное свидетельство от китайцев, что жители из Кхама и Амдо не будут наказаны. Китайцы отказались дать его под тем забавным предлогом, что, "если такое заверение станет публично известно, оно достигнет Индии, и Китай потеряет лицо".

Больше ничего Кашаг сделать не мог, за исключением повторения устных обещаний, которые дали китайцы, и предоставления этих обещаний в письменной форме со стороны Кашага. Но вскоре появились признаки того, что и эти обещания могут оказаться такими же пустыми, как многие другие. Через несколько недель китайские офицеры начали обходить палатки кхампа, делая перепись и записывая всякого рода детали личной биографии каждого, кого они там находили. Ничего подобного они ранее не делали, и в умах