Моя сто девяностая школа - [5]

Все смотрели на выходящего или выходящую и начинали дрожать. В том числе и я.

И вот высокая тетя произнесла:

— Поляков Володя.

— Иди же! — сказала мама. — Не волнуйся, ничего страшного нет. Все будет хорошо.

«Откуда она знает?» — подумал я и пошел в открытую передо мной дверь.

Войдя, я шаркнул ножкой и сказал — здравствуйте. Голоса у меня почти не было.

Передо мной стояла полная румяная женщина небольшого роста в зеленой вязаной кофточке.

— Меня зовут Елизавета Петровна, — оказала она. — Садись.

И я сел за парту. Парта была небольшая, черная, но мне она показалась тогда огромной, похожей на корабль, который отплывает в далекие неизвестные страны.

— Ты читать умеешь, Володя? — раздался голос учительницы.

— Умею, — сказал я.

— Вот, прочти это.

И она дала мне книжку.

Я прочел:

— «Осенью в саду увяли цветы и листья на деревьях пожелтели. Ветер шумел в ветвях. Мокрые воробьи прыгали по лужам».

— Хорошо, — сказала Елизавета Петровна. — Достаточно. Знаешь ты какие-нибудь стихи?

— Знаю, — сказал я, встал и продекламировал: — А. С. Пушкин.

Птичка божия не знает

ни заботы, ни труда,

Хлопотливо не свивает

долговечного гнезда.

Долгу ночь на ветке дремлет,

Солнце красное взойдет,

Птичка гласу бога внемлет,

Встрепенется и поет.

— Молодец, — сказала Елизавета Петровна. — А что ты думаешь об этой птичке?

— Ничего я о ней не думаю.

— А что думал о ней Пушкин?

— Он мне не говорил.

Елизавета Петровна улыбнулась.

— Я понимаю, что он тебе не говорил, но ведь поэт всегда думает о том, что он пишет. Как ты полагаешь, Пушкин сочувствовал этой птичке? Ему нравилось, что она не свивает гнезда?

— Я думаю, что ему нравилось, — сказал я.

— Значит, это хорошо — не знать ни забот, ни труда?

— Мой папа говорит, что человек не может не трудиться.

— Твой папа говорит правильно. И птичка тоже должна трудиться и вить гнездо.

— Но ведь она же птичка? — сказал я.

— Ладно. Оставим это. Скажи, пожалуйста, сколько будет три плюс два?

— Пять, — сказал я.

— А пять минус четыре?

— Один.

— А дважды восемь?

— Пятнадцать, — сказал я.

— А если подумать?

— А если подумать — шестнадцать.

— А девять разделить на три?

— Три.

— Ну, а теперь посмотри на эту картинку и расскажи, что на ней нарисовано.

И Елизавета Петровна подвела меня к висевшей на стене картине.

Я сказал — это сад, в саду гуляет женщина с детьми, мальчик играет на барабане, а девочка держит куклу. На кусте сидит ворона. А на клумбе цветы.

— Какие?

— Разные.

— Можешь сказать своим родителям, что ты принят в старший приготовительный класс, — сказала Елизавета Петровна. — Поздравляю тебя, теперь ты ученик гимназии.

Я шаркнул ножкой и пулей выскочил из класса.

— Ну как? — кинулась ко мне мама.

— Никак, — сказал я. — Все нормально. Меня приняли.

— Как ты отвечал?

— Как мог.

— А что тебя спрашивали?

— Ничего особенного.

— Стихи читал?

— Читал. «Птичку божию». По-моему, ей понравилось. Особенно ей понравилось про папу.

— А что ты ей читал про папу? — испугалась мама.

— Я ей сказал, что папа любит говорить, что человек не может не трудиться, а учительница сказала, что папа говорит правильно. А Пушкин этого не говорил. Но тут что-то не ясно.

Мы пришли домой, и был праздничный обед, и после обеда папа даже вышел на балкон и крикнул мороженщика, который раскрыл свой голубой ящик и наполнил вафли мороженым крем-брюле. На моих вафлях было написано на одной «Варя», а на другой «Лена». И все радовались, а больше всех папа.

Он сказал:

— Видишь, как я тебе помог! Если бы я не сказал тебе, что человек не может не трудиться, ты мог бы провалиться на экзамене. А Пушкин смеется над птичкой, которая ничего не хочет знать и только поет. Это легкомысленная, беззаботная птичка. Кстати, почему ты не убрал за собой в комнате? Ты ушел в гимназию, а твоя постель осталась неубранной. Эх ты, птичка божия!..

— Не сердись, папа, я сейчас уберу, — сказал я.

Мне теперь все было нипочем. Я уже был ученик старшего приготовительного класса гимназии Лентовской.

Первая парта

Вечером у нас дома был доктор Бухштаб. Обычно он приходил к нам, когда я болел, долго выстукивал меня холодным пальцем, прикладывал к моей груди стетоскоп и выслушивал меня, причем сам тяжело дышал. Потом он выписывал мне сладкую микстуру ипекакуану и советовал больше пить.

Но сегодня он пришел совсем по другой причине.

Яков Абрамович жил у нас в доме на две квартиры выше нас и пришел поговорить с моими родителями потому, что его дочка шла в ту же гимназию, что и я.

Мама угощала доктора чаем с сухариками и слушала вместе с папой его рассказ. Доктор сообщил, что это совсем не обыкновенная гимназия, что это частная гимназия, основанная дамой по имени Лидия Даниловна Лентовская, которая собрала в своей гимназии педагогов, уволенных из других гимназий по политическим причинам. Я не знал, что значит «политические причины», но понял, что царь был недоволен тем, что эти учителя говорили своим ученикам не то, что бы ему хотелось. Некоторые учителя даже сидели в царской тюрьме. Вот кто будет нас учить.

Есть, например, такой Геннадий Капитонович Дружинин — муж Елизаветы Петровны, которая нас экзаменовала и будет нашей классной наставницей, так он вообще вышел из тюрьмы перед самым семнадцатым годом.