Моя школа - [11]
Мне хочется плакать. Но слезы у меня точно застряли в горле.
С тех пор, как я поселился у сестры, моя жизнь как будто стала светлей. Точно в серый, холодный день разорвались толстые пласты неприветливых облаков и на меня взглянуло ласковое голубое небо. Я скоро подружился с соседними ребятами. Утром, я слышу влетает в приоткрытое окно с улицы:
— Олешка, выходи в шары-бабы играть.
Но мне некогда. Я качаю Петьку, а сестра хлопочет по дому. Однажды я никак не мог укачать Петьку. Задрав вверх ноги, он беспрерывно что-то бормотал:
— А-г-гу… г-г-г-у…
Я уже несколько раз принимался его убаюкивать:
— О-о-оа…
Но Петька не засыпал. Я свирепо раскачиваю зыбку, так, что Петька в ней взлетает, как на качелях. И так же свирепо пою:
Но песней своей я только перепугал Петьку: он вдруг, как под ножом, заверещал.
— Что ты как его? — строго заметила Фелицата. — Того гляди, он из зыбки вылетит.
И, взяв сына из зыбки, стала кормить его грудью. Я незаметно убежал на улицу.
Но и эти дни оборвались, как бусы. Сестра часто стала приходить от свекрови в слезах.
А осенью, теплым ненастным утром, она увела меня в приют.
В ПРИЮТЕ
Деревянное одноэтажное здание приюта, окрашенное в коричневый цвет, показалось мне мрачным. Фасадная часть выходила на площадь и смотрела четырьмя окнами в размятую глину. Сбоку, в саду, тоскливо стояли старые липы. Их голые ветви неподвижно поникли и свисали на маленькую веранду, усыпанную опавшими желтыми листьями. На одной из лип висела клетка с раскрытыми на концах западнями. В ней перескакивала по жердочкам зеленая белощекая синица; она протестующе трещала и билась в клетке.
Сестра ввела меня в обширную комнату, заставленную длинными столами в два ряда, а сама куда-то ушла. Меня сразу окружила густая пестрая толпа ребят. Они смотрели на меня с любопытством, как на странную, невиданную вещь. Ребята были одеты одинаково: все в синих тиковых штанах, в красных рубахах и с белыми холщевыми нагрудниками, подвязанными сзади лямками. Некоторым мальчикам одежда не по росту — штаны до колен, а рубахи большие, висят на плечах крупными складками. Девочки — в синих сарафанах и белых холщевых рубашках.
Меня оглушил гул сотни ребячьих голосов. Я пугливо прижался к стене. В комнату вошла высокая смуглая женщина. Ребята нестройным хором пропели:
— Здравствуйте, Александра Леонтьевна!
Она подошла ко мне, внимательно осмотрела, даже заглянула в рот. Так рассматривают на базаре лошадей, когда покупают. Потом подошла старая, с добродушным, мягким лицом, Агафья и увела меня в маленькую комнату со множеством полок на стене. Здесь она порылась на полках и достала штаны с рубашкой.
— Давай, милый, сам раздевайся. Чей ты?
Я сказал.
— Знаю. Хороший мужик был у тебя отец. И мать я твою хорошо знаю.
Потом она свернула мою домашнюю одежду, сунула её в угол, а меня втолкнула в толпу ребят.
Тщедушный мальчишка дернул меня за плечо и, по-хозяйски осмотрев с ног до головы, спросил:
— Чей ты?
Я сказал.
— А как тебя зовут?
— Алешка.
— Ты новенький. Тебя объезжать надо.
Я не знал, что значит «объезжать». Я думал, что он предлагает играть в лошадки. Но мальчишка неожиданно вскочил мне на спину и, пришпорив босыми ногами, крикнул:
— Ну, ну, кляча водовозная!
Я оказался проворней мальчишки — ловко сбросил с себя наездника.
Тот упал, ударился головой о ножку стола и заревел. Его большой рот скривился, нос расплылся по сухому смуглому лицу, а в углах, за бугорками ноздрей, образовались желтые пятна, точно водянистые нарывы. Я испугался, отскочил и встал, воинственно сжав кулаки. Но нападения не было. Ребята отхлынули от меня и любопытно рассматривали.
«Наездник» громко ревел, утирая глаза кулаками, и направился в соседнюю комнату.
Немного погодя он вошел в сопровождении Александры Леонтьевны и, всхлипывая, указал на меня.
— Ты это что? Первый день — и уже драться? — строго сказала она.
Я молчал. Но курносый румяный мальчик, круглый, как обрубок, деловито подошел к Александре Леонтьевне и, смотря на неё ясными синими глазами, серьезно сообщил:
— Мишка сам наскочил. Он его объезжать стал, как новенькую лошадь.
Я долго не мог уснуть в первую ночь. Мы лежали на войлоках, разостланных прямо на полу. Под головами вздымались узкие мешки, набитые сеном. Сверху было накинуто большое, общее одеяло.
Утром мы побежали в обширную кухню, где стоял умывальник. У печи висело широкое длинное полотенце. Ребята выхватывали полотенце друг у друга, и оно скоро стало таким мокрым, что приходилось вытирать лицо своей рубахой. Потом всех выстроили на молитву.
После молитвы ребята шумно побежали в соседнюю комнату. Там стоял большой ларь с кусками ржаного хлеба. У ларя началась давка: каждому хотелось получить кусок побольше.
В этот первый день я остался без завтрака. Александра Леонтьевна сердито посмотрела на меня и сказала:
— Драться умеешь, а кусок хлеба для себя не сумел взять. Нянек для вас у меня нет.
Она отошла от меня, а я завистливо смотрел, как ребята, разбежавшись по углам, с жадностью ели хлеб.
